Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5

Чтобы посмотреть налево, За вставил единственный глаз в левую глазницу. Чтобы посмотреть направо, его приходилось снова перекладывать в правую.

Куда проще было бы поворачивать голову направо или налево, но голова держалась последние несколько недель считай что на честном слове: все кости шеи За временно поставил в локоть, который совсем поизносился.

За сидел на камне и смотрел, как по полуденному небу плыли над морем тяжелые облака.

Бывают облачка тонкие, как косточки обглоданной рыбы, как перышки в ее пышном хвосте. Перистые облака — к дождю. Такая примета.

Если увидел перистые облака, будет дождь в этом году. А то и два.

Кстати, в этом году За еще ни разу не ел, и его это просто бесило.

Отец За, мать За и все шесть его старших сестер и братьев сидели сейчас в избе и чинили Сети. Сети — самый младший в семье, пасынок осенних холодов, слабак, последыш — то и дело ломал руки, ноги, терял голову и вечно просил есть. Но отец любил младшенького и баловал его.

За чуть сдвинул крышку с ведра и ухватил полезший наружу сиренево-сизый пузырь.

Хороша наживка! Сам бы ел, да рыба нужна!

За привязал к пузырю жилу и осторожно отпустил его.

Пузырь, крутясь и вертясь, поднялся ввысь.

За осторожно отмотал жилу. Так, еще чуть-чуть.

Пузырь скрылся в облаках.

— Клюет?

Конечно же, подкрался с правой стороны.

— Отстань, Сети!

— Клюет?

— Отвали, добром прошу!

— А мне папа подарил новый глаз! Смотри: новый, пестрый, полосатый!

— Рад за тебя. Отстань.

— Посмотри!

— Не могу, руки заняты!

— Давай я подержу пузырь, а ты посмотришь на мой новый глаз.

— Нет, только не сейчас. Там, кажется, крупная рыба.

— Я могу удержать крупную рыбу!

— Тогда привяжи к руке веревку, Сети, и держи ее крепко.

Богатырь-рыба норовит заглотить пузырь вместе с жилой и с самим Рыбарем. А еще ее зовут царской рыбой, потому что и царь любит иногда потягаться с ней силой. Богатырь-рыба и сама охоча до царского мяса и Царского Перстня. Хотя ей-то он совсем ни к чему. Ловить ее надо в жаркий полдень, когда все рыбы уходят на самый верх облаков, она же спускается вниз и греет зеленое брюхо в лучах солнца.

— Скажи, За, где брат твой Сети?

— Отец, я увел его в пустыню и бросил в колодец.

— А не врешь ли ты, За?

— Клянусь, отец, он так просил, ну я и отвел его к колодцу!

— Хорошо. А почему ты сам не плаваешь там же?

— Я очень хотел бы, но я помню про ярмарку. А Сети сказал, что найдет обратную дорогу сам.

На ярмарке можно купить, можно продать. А можно бродить по рядам и просто глазеть. Обидно, если у тебя только один глаз, да и тот старый, тусклый, серый, как высохшая галька.

Даже странно: рыбак, а ходит с таким глазом.

Богатырь-рыба ходит высоко, а когда наступают теплые дни, спускается к самому брюху облака и выставляет в облачную прореху любопытный карий глаз. Она видит море и рыбаков, сидящих на выступающих из воды валунах. У каждого в руке нить, а на конце ее — наживка. Но вкуснее наживки сам Рыбарь. Сильная рыба заглотит их с десяток, не считая, да и уйдет спать до следующего теплого денька. А слабую рыбак сам вытянет из облака и на ярмарку снесет. Но только кому она нужна, кто ее купит?

Может, понадеявшись на свою удачу, даст кто за такую рыбину пару медяков. Разрежет и плюнет: ничего в ней нет, кроме потрохов.

А крупную рыбину только тронь ножом, и из разверстого брюха наружу — богатство. Даже если словила она одного лишь Рыбаря — тут и кости, и снасти, и ожерелье зубов, и чего только нет!

— За, много ли рыб ты продал?

— Пять.

— А много ли за них дали?

— Нет, отец, не особо. Могу я это истратить?

— Я куплю тебе на эти деньги рыбу.

— На удачу?

— Да, на удачу.

Богатырь-рыбу нельзя есть. Богатырь-рыба плавает где хочет и ест Рыбарей. Но если рыбаку повезет…

— Тебе везет, сын мой За! Тут снасти! И глаз! Новый, пестрый, полосатый, как у твоего младшего брата Сети. Спрячь этот глаз, когда Сети вернется домой.

— Отец, когда он войдет в дом, я подарю ему этот глаз.

Мелколиствица к вечеру вся повыцвела-повывелась, не осталось ее нигде на лугу, даже и у кривых берез. До сумерек задержались только поледрянь да слякоть. Поледрянь, та шла все низом, низом, а взобравшись на пригорок, раскидывалась там вольготно, цвела, пахла, не забывала и семечек в коробок отсыпать. Слякоть стояла смирнехонько поодаль, тесно росла, корнем на корень наступала, а росла. Зато пчелы ее любили. Меду, бывало, принесут, если совсем ей невмоготу станет. Добрее пчел никого в лесу нет. Дикий лес потому что, молодой еще, бездумный совсем. Не ласковый. То-то.

Машенька за медом в лес и пошла. Медведя кормить чем-то надо? Надо. Долго ль до греха, если тот со слякоти на поледрянь перебиваться будет. То есть это она так медведю сказала, а у самой другое дело было.

До самого луга довез медведь Машеньку, та только отгоняла комарье, отводила рукой ветки, другой же держалась за клочную, нечесаную медвежью шубу.

На лугу бурый как-то сразу сник, прыти поубавил, а у кривых берез сел на землю и только некоторое время еще загребая по траве лапами, будто собрался куда-то плыть по слякоти да поледряни. «Миша, что ж ты?» — строго спросила Машенька на правах старшей, но сразу же и поспешила, не дожидаясь ответа, дальше. Потому что темнеет летом рано. А лес у нас молодой, дикий.

Тут еще в прошлом году такой случай был, что до сих пор от этого случая иногда то пуговица в ручье всплывет, а то башмак с дерева свалится. А остальное где — у ворон спроси.

Когда Машенька вышла к ручьям, было уже часов около восьми и начинал дуть самый что ни на есть ночной ветер. В ветреную пору у нас в лесу всегда холодно, особенно по низинам, но все же не настолько, чтобы глина у ручьев подзамерзла. Тяжелая, рыжая, она липнет к ботинкам и тянет вниз, когда карабкаешься вверх по склону. Цепляться за ветки? Да можно и так. Но все ведь давно сгнили, вот в чем беда Сгнили, цепляйся за них или не цепляйся. И главное, когда глина сбивается в этакий тяжеленный ком, тот падает с ботинка прямо в ручей, и — плюх! — разлетаются брызги.

Этот «плюх» и разбудил старую бабку-поречиху. «Машка?» — высунула она голову из дупла, щурясь на черные кусты у оврагов.

В этот момент подул настоящий ночной ветер, и сразу стемнело.

Мы с Чернем промышляем вроде бы по одной дичи, только он понизу идет, а я поверху лечу. Чернь длинный и темный. Глаз у него, говорят, вовсе нет, а там, где у людей глаза и нос, у Черня всё пасть. Жен у него сто, детей — тысяча И всех корми. Поэтому Чернь все время занят.

Я же птица вольная. Лечу куда хочу. А поскольку с Чернем у нас война, лечу я проведать, как у того дела-делишки. Ну и так, посмотреть, что в мире творится.