Макс Фрай - Русские инородные сказки - 5

Тяжко клонилась могучая шея, воспаленная под стальным ошейником.

Показывали Китовраса заморским послам, катали на его покатой спине вельможных детей, стража дразнила его жезлами и смеялась над великаном-невольником.

Как-то раз Соломон решил посмеяться над Китоврасом, протянул руку, отягощенную магическими перстнями, для поцелуя и молвил так:

«Я отпущу тебя, глупое чудовище, если ты мне ответишь на три вопроса».

«Изволь, царь. Что спросишь, то и получишь», — ответил Китоврас, но отвернулся от царской ладони, не поцеловал.

«Почему ты плакал на свадебном пиру?»

«Опечалился, потому что ясно видел: невеста не любит жениха и жаждет его смерти; и тридцати дней не прожить было жениху — давно он лежит в земле с перерезанным горлом, а жена утешается в объятиях его брата».

Послал людей Соломон — и верно: свежая могила жениха под оливами насыпана, а жена смеется во хмелю на коленах любовника.

«Почему ты посмеялся над базарным гадателем?» — спросил Соломон.

Отвечал Китоврас:

«Он рассказывал людям о грядущем и сокровенном за гроши. А сам не знал, что под его шатром зарыт клад с золотом и каменьями».

Снова послал слуг Соломон — проверить. И было так, как сказал Китоврас.

«Ну что ж, — сказал Соломон, — теперь я вижу, зверь, что ты не лжешь. Вот тебе мой третий вопрос: есть ли во Вселенной что-либо крепче моей безграничной царской власти, крепче неволи и насилия?»

«Сними с меня заговоренную цепь, и ты все узнаешь, Соломон», — ответил Китоврас.

Приказал Соломон снять с Китовраса путы.

Взрыл землю копытами Китоврас, встряхнул головою, рассыпая огненные кольца волос и бороды, размял изуродованные неволей запястья, исторг из глотки то ли крик человечий, то ли конское ржание.

«Крепче твоей царской власти, Соломон, своя воля», — ответил Китоврас, взметнулся на дыбы и поскакал прочь из города, через горы, через виноградники и малые поселения — обратно в дальнюю пустыню. Вечно — на свою волю.

С тех пор охватывал царя Соломона страх к Китоврасу по ночам. Лежал царь без сна на ложе, и сорок пять сильных отроков вооруженных берегли сон государя. Вдруг вернется и отомстит лютый Китоврас.

Не знал царь, что и думать забыл вольный зверь Китоврас о государевом плене.

Жену свою в каменьях отыскал, опять в ухо посадил. Берег жену, слушал от нее, что на свете творится.

Ходил Китоврас по прямым пустынным тропам, пил из чистых источников, в колосьях диких злаков катался, как молодой жеребец, взбрыкивал задними ногами и хохотал так, что с горных круч камнепады рушились в пустынные долы, а жена спросонок его за ухо щипала — строгая была.

Говорил про себя Китоврас: «Все у тебя есть, царь Соломон. Одного нет — своей воли. Мудрее мудрого ты, царь Соломон, но дурак».

Пали стены Храма, цари отцаревали, слуги отслужили, а Китоврас все скачет по дальней пустыне, и глаза у него голубые, как горный лед, как соленое озеро или смерть во сне.

Ребро у Китовраса зажило лучше прежнего. Совсем не болит. Хорошо ему, вороному, на своей воле гулять.

По мотивам итальянских новелл XV века и записей писателя-фольклориста Итало Кальвино

Кентавры рождаются из дождевых облаков. От века кентавры — тучеродные звери.

Туча-роженица опускается на вершину горы и содрогается в родовых муках. Хлещет теплый дождь — отходят воды, и по размытой земле шагают новорожденные кентавры, по колено в первотворной глине. Волосы кентавров наполнены ливнем. На ходу они учатся говорить между собой. Кентавры — гиганты, молотобойцы, сами в себя вросшие всадники.

Кентавры любят молодое вино.

Среди кентавров мало женщин. У бессмертного Хирона была смертная жена — Харикло; кобылья плоть ее одряхлела, отравила старостью женский торс. Ковыляла Харикло, кентавр-старуха, рыхлила землю разбитым копытом, бередила распухшие бабки, искала лечебные корешки, ничего не нашла и умерла во сне, тихо, от старости. Хирон тосковал по ней и, бездетный, стал наставником героев — пестуном чужих детей. Сотни лет о кентаврах не слышали — всех истребили герои.

В XV веке после Рождества Христова в итальянской области Эмилия-Романья правил тиран Сиджисмондо Малатеста. Его крепость находилась в городе Римини, и ранним летом, на праздник Пятидесятницы, на главной площади этого города устраивали скачки. Коней и всадников окропляли святой водой, трубили с балконов в длинные трубы славу коням, полотна дамасской узорной ткани свисали из окон, горожане надевали лучшую одежду и заполняли окрестные улицы. Каждый городок в окрестностях Римини, каждый богатый ремесленный цех или купеческий дом должны были выставить на скачки своего коня и всадника — таков был приказ господина.

Коней баловали как первенцев, поили наговорной водой, ревниво берегли от соседской зависти. Украшали к празднику, как изнеженных женщин или свадебные корабли. Дорогой была награда за победу на скачках: победитель мог попросить у тирана все, что пожелает. Но единожды.

Много лет никому не доставалась победа — всех обходили кони самого Сиджисмондо.

С темного балкона железными глазами следил Сиджисмондо за привычными победами. И требовал новых соперников.

В окрестностях Римини, на берегу моря стояла рыбацкая деревня — Сфортуната. Десяток лачуг, коптильни, лодочные сараи да ветхая церковь. В деревне жили одни бедняки — земля скудная, разве что коз могла прокормить, в скалистые бухты, на каменистые гряды и отмели рыбьи стаи заходили редко. Но везде живут люди, жили люди и в Сфортунате.

Места вокруг деревни считались дурными. Меж морем и скалами плешью тянулся пустырь, который называли Полынным лугом. Ничего не росло на пустыре, кроме седой полыни. Не простая полынь — горькая, как утрата, а пойдет в рост — будет по пояс мужчине. Разве бывает такая полынь? А в Сфортунате была.

Рыбаки остерегались ходить через Полынный луг. Говорили, что на Полынный луг упали ангелы, которые устали славить Бога. Упали и проросли полынью. Так и стало. В июле после полуночи плясали над полынью сухие змеиные молнии. Ходили в полыни волки — справляли по весне свадьбы.

Даже о Полынном луге забыли поселяне, когда из Римини приехал вестник от Сиджисмондо Малатеста. И приказал за год вскормить и обучить коня для скачек господина Рыбаки только руками развели: был в Сфортунате один мул, да и тот принадлежал молодому священнику. Если всю деревню собрать и продать на торге — и подкову от праздничного коня не купить. Но вестник повторил приказ, пригрозил смертной карой и уехал как не было. Сфортуната осталась одна.

Однажды в полдень священник возвращался краем Полынного луга в Сфортунату и увидел бредущего в горьких зарослях кентавра Священник испугался, но молодость и любопытство взяли свое, да и сам кентавр не внушал ужаса. На вид он был подростком: без усов и бороды, шапка кудрей, как грозди черного в синеву винограда, обвивала смышленый лоб. Человечье тело, от солнца бронзовое, перетекало в конскую золотистую стать плавно, как явь сменяется сном. Священник деревни Сфортунаты еще в годы учения читал греков и римлян, поэтому он ласково окликнул кентавра на койне. Тот обернулся — и священник заметил, что молодое чудовище плачет. Священник, жалея его, пошел следом. Кентавр привел его в ложбину посреди Полынного луга, где темной тушей лежал в крови второй кентавр — мертвый. В открытых ранах на конском и человечьем теле жужжали зеленые мухи. Ночью на двух чудовищ напали волки — и старший погиб, защищая младшего.