Кэролин Джесс-Кук - Дневник ангела-хранителя

— Я снова тебя навещу, — сказала она. — Помни, ты теперь ангел. Тебе не следует бояться.

Белый свет в глазах Нан распространялся по ее лицу, губам, вниз по шее и рукам до тех пор, пока она не исчезла в ослепительной вспышке света.

Я огляделась. Справа от меня в конце коридора раздался низкий стон.

Многоквартирный дом. Стены из голого кирпича, кое-где на стенах намалеваны надписи. Узкая передняя дверь, распахнутая на улицу, рядом с ней — панель интеркома, покрытая липкой пленкой «Гинеса». Пьяный свернулся на дне лестничного колодца.

Я постояла мгновение, рассматривая окружающее. Первый импульс: выйти на улицу и убраться подальше от этого места. Но потом мной овладело побуждение пойти на услышанный звук, на кряхтение в конце коридора. Когда я говорю «побуждение», то не имею в виду любопытство или подозрение. Я имею в виду нечто среднее между интуицией, побуждающей мать проверить малыша, который слишком долго ведет себя на удивление тихо — и выясняется, что он вот-вот засунет кошку в сушилку, — и затаенным внутренним чутьем, сигнализирующим тебе, что ты не заперла дверь дома. Или что тебя собираются уволить, или что ты беременна.

Вам знакомо такое чувство?

Поэтому я поймала себя на том, что тихо иду по коридору, прохожу мимо пьяного и поднимаюсь по лестнице на площадку. По коридору, где пять дверей — по две с обеих сторон, одна в конце. Все двери выкрашены в черное. Звук — глубокий, животный рык — теперь раздался ближе. Я сделала еще один шаг вперед.

Выкрик. Имя. Хнычущий голос женщины. Я поравнялась с дверью и помедлила.

В следующий миг я очутилась в квартире.

Гостиная. Все лампы погашены, полуночная тьма. Я смогла разглядеть диван и маленький квадрат старого телевизора.

Окно было открыто, занавеска хлопала по подоконнику, а потом по столу, сомневаясь, хочет она быть в комнате или снаружи.

Долгий, мучительный вой.

«Почему никто его не слышит? — подумала я. — Почему соседи не барабанят в дверь?»

Потом я поняла. Это же восточный Белфаст, где в такое время проходят марши. Сейчас все на улицах, наяривают «Саш». [3] «Саш» («The sash») — оранжевый кушак, которым подпоясываются участники «оранжевых маршей». Видимо, имеется в виду песня «Кушак, который мой отец носил» Бернда Беджа.

Снаружи начались беспорядки. С нескольких сторон надрывались полицейские сирены. Разбивались бутылки. Крики, топот по мостовой.

Я пробралась через гостиную туда, откуда доносились женские вопли.

Спальня, освещенная мерцающей лампой на прикроватном столике. Ободранные сиреневые обои, следы плесени и влаги, как сажа, пятнами покрывающие дальнюю стену. Кровать в беспорядке. Юная светловолосая женщина в длинной голубой футболке, одна, стоит на коленях рядом с кроватью, словно молится. Она и дышит тяжело. Руки тонкие, как флагштоки, жестоко испещренные синяками, она как будто ввязалась в драку. Внезапно женщина привстает с колен, глаза плотно закрыты, лицо запрокинуто к потолку, зубы стиснуты. Я вижу, что она на последнем сроке беременности. Вокруг ее лодыжек и колен образовалась лужа красной жидкости.

«Да вы шутите, — подумала я. — Что мне полагается делать? Принять ребенка? Поднять тревогу? Я мертва. Я ничего не могу сделать, только наблюдать, как бедная девочка колотит кровать кулаками».

На мгновение схватки ее отпустили. Она осела вперед и прислонилась лбом к кровати. Потом закатила глаза. Я опустилась на колени рядом с ней и очень нерешительно положила руку ей на плечо. Никакой реакции. Она тяжело дышала, следующая схватка нарастала до тех пор, пока женщина не выгнулась назад и не начала вопить. Она вопила целую минуту, а потом вопль облегченно утих, и она снова стала задыхаться.

Я провела рукой по ее предплечью и ощутила несколько маленьких отверстий. Присмотрелась внимательней. Вокруг ее локтя было несколько пурпурных кружков, меньше пенни. Следы уколов.

Снова схватки. Она встала на колени и начала глубоко дышать. Футболка задралась до бедер. На тонких белых бедрах обнаружились новые следы уколов. Я быстро осмотрела комнату. На кухонном столе — блюдца и чайные ложки. Из-под кровати выглядывают два шприца. Она или любящий чай диабетик, или наркоманка.

Лужа вокруг колен женщины стала больше. Теперь ее веки трепетали, стоны становились тише, вместо того чтобы делаться громче. Я поняла, что она теряет сознание. Ее голова перекатилась набок, маленький влажный рот открылся.

— Эй! — громко сказала я. Нет ответа. — Эй! — Ничего.

Я встала и начала расхаживать по комнате. Время от времени женщина дергалась вперед или из стороны в сторону. Она стояла на коленях, повернув ко мне бледное лицо, ее тонкие руки безвольно свисали вдоль тела, запястья терлись о грязный, кишащий блохами ковер.

Когда-то у меня был друг, имевший процветающий частный бизнес по реабилитации наркоманов. Он проводил долгие часы на нашем диване за детальными перечислениями знаменитостей, которых спас буквально на краю смерти, протянув в ад длинную руку с адреналиновым шприцем и вытащив их с колен Сатаны. Конечно, я не могла точно припомнить, в чем именно заключалась эта процедура. Я сомневалась также, что мой друг когда-нибудь спасал рожающих наркоманок. И он определенно не спасал никого, будучи мертвым.

Внезапно женщина соскользнула на бок, стиснув руки так, будто они были скованы наручниками. Теперь я видела, как из нее сочится кровь. Я быстро нагнулась и раздвинула ее колени. Без сомнения — между ногами виднелось покрытое темными волосиками темя. Впервые я почувствовала, как с моей спины течет водяной поток, холодный и наделенный чувствительностью. У меня словно появились две лишние руки или ноги, которые не пропускали ничего в этой комнате — ни запаха пота, пепла и крови, ни осязаемой печали, ни биения сердца женщины, делавшегося все медленнее и медленнее, ни бешеного сердцебиения ее ребенка…

Я крепко потянула ноги женщины к себе, поставив ее ступни на пол. Стащила с кровати подушку, потом сдернула с матраса самую чистую из простыней и постелила под ее бедра. Присела между ее ног и взялась за ее ягодицы, пытаясь не слишком зацикливаться на этом. В любое другое время я убежала бы за милю от подобных вещей. Я быстро дышала, у меня кружилась голова, и тем не менее я была крайне сосредоточена и исполнена странной решимости спасти эту маленькую жизнь.

Я видела брови ребенка и его переносицу. Потянувшись, я нажала на лоно женщины. Новая порция воды намочила подушку под ее ягодицами. А потом быстро, как рыбка, ребенок целиком выскользнул из нее, так стремительно, что мне пришлось его ловить. Влажная темная головка, сморщенное личико, крошечное голубое тельце, покрытое бледной первородной смазкой. Девочка. Я завернула ее в простыню и продолжала одной рукой держать толстый голубой шнур, сознавая, что через несколько минут мне придется потянуть снова и направить из тела плаценту.