Кэролайн Стивермер - Хранители магии

— Нет. Мы не знали, как это сделать. У нас не было времени ее изучить.

Не успел он договорить, как Лэмберт уже вернулся в лабиринт. Ему хотелось перескакивать через изгороди, миновать длинные обходные пути, однако он понимал, что срезать путь нельзя. В структуре лабиринта был смысл — такой же смысл, какой присутствовал в промежутках между арками капеллы Святой Марии и в музыкальных интервалах гимнов.

Лэмберт бежал по лабиринту со всех ног. Эта закономерность была ему понятна. Он знал, что должен придерживаться ее каждым своим шагом. Это входило в условия игры. Точно так же в бейсболе, после того как очко ушло к противнику, все игроки на площадке бросают мяч в определенном порядке, причем перед передачей мяча сдающему последним до него должен обязательно дотронуться игрок, занимающий третью позицию, — так и это было обязательным требованием, которое он ощущал всем своим телом.

Было важно, чтобы Лэмберт следовал структуре лабиринта и делал каждый шаг в определенной последовательности. Желание нарушить порядок было частью структуры, и этот соблазн увеличивал силу, которой структура обладала. Поворачивая и возвращаясь обратно, Лэмберт бежал назад, к сердцу лабиринта.

На это ушла вечность. На это ушло пять минут — и пятьдесят лет. Лэмберт добрался до сердца лабиринта, заглянул глубоко в колодец из стекла, поднял устройство «Аженкур» и прицелился. Отчаянное сердцебиение мешало ему побороть дрожь в руках, удерживать мишень в прицеле. Он задыхался. Во рту стоял вкус крови.

Лэмберт лег животом на землю, приподнявшись на локтях, чтобы точнее прицелиться, и заставил себя дышать ровно. Из-за отчаянного сердцебиения ему казалось, будто устройство пульсирует у него в руках. С этого положения трудно было различить скользящие барьеры, чье движение стало более медленным и в то же время беспорядочным. Не было возможности успокоиться, не оставалось времени размышлять. У него на прицеле оказался Фелл. Лэмберт чуть передвинулся, чтобы можно было целиться Бриджуотеру в голову.

«Если ничего не получится, придется попробовать выстрелить в Фелла. А если и это не получится, мне, возможно, все-таки придется попытаться убить Николаса».

Ему снова вспомнились слова отца: «Никогда не наводи оружие на человека, если не собираешься его убить». Это воспоминание помогло ему успокоиться. Он выровнял дыхание.

Сверкающее перемещение барьера заставило Лэмберта выждать еще пять ударов сердца, пока его поле зрения не очистилось. Он нажал на спуск. Устройство издало шум, которого Лэмберт никогда прежде не слышал: пронзительно сладкую ноту у самого уха — и это было единственным звуком, оставшимся в целом мире. Что-то внутри устройства едва заметно сместилось — а потом оно ощутилось в руках у Лэмберта как нечто безобидное и бездеятельное, словно горн или флейта. Лэмберт закрыл глаза. Он задерживал дыхание, пока у него за опущенными веками не заплясали пятна.

Когда он вынужден был снова начать дышать и открыть глаза, Бриджуотера больше не было. В глубине стеклянного колодца Лэмберт увидел одного только Фелла. Николас что-то держал под мышкой — предмет чуть меньше футбольного мяча. Лэмберту едва удалось разглядеть, что это не предмет, а черепаха. Он знал — сам не понимая откуда, — что перед тем, как он выстрелил из устройства «Аженкур», эта черепаха была Бриджуотером.

Фелл крикнул, подняв голову вверх:

— Не стреляйте! Это только я!

Его голос был спокойным, но хриплым. И доносился он откуда-то издалека.

Лэмберт опустил «Аженкур». Тишина больше не вливалась в колодец. Ничто больше никуда не перетекало. Сверкающие барьеры и весь мир вместе с ними просто плыли. Цилиндр, в котором был заключен жезл Эджертона, раскололся по всей длине, и внутри его оказалась одна только пыль. Лэмберт смотрел, как пыль высыпается из лопнувшей бронзы и исчезает в солнечном свете. Именно этот звук он и услышал, когда стрелял в Бриджуотера — последняя нагрузка на жезл Эджертона, заставившая его рассыпаться.

— Я его сломал, — расстроенно проговорил Лэмберт.

— Это я его сломал, — отозвался Фелл, — когда мне явился ответ. Мне необходимо было правильно расставить не сферы. Надо было изменить расстояние между сферами. Форму интервалов. Паузу между нотами.

Говоря это, Фелл поднимался к поверхности по лестнице, которую Лэмберт не мог увидеть. Он делал по одному шагу, словно у него болели колени или он был глубоким стариком. С непокрытой головой, небритый, держа под мышкой черепаху, Фелл совершал подъем. И по мере того, как он приближался к поверхности, беспорядочное скольжение барьеров замедлялось и становилось целенаправленным — и одновременно барьеры стали утончаться, возвращая себе невидимость.

Фелл достиг поверхности и вышел из колодца. Как только он это сделал, у них под ногами снова возникли надежные плиты, и стеклянные глубины пропали из виду, скрытые привычным камнем. На башнях Гласкасла начали звонить колокола. Они не смолкли, отбив час. Вместо этого они отбили все четвертьчасовые сигналы, которые пропустили в этой тянущей, дремотной тишине. Колокола перекликались с колоколами. Снова вернулся щебет птиц. Со всех сторон звучала и откликалась размеренная музыка Гласкасла.

Фелл замер, чтобы прислушаться (или, возможно, просто для того, чтобы дать отдохнуть коленям), остановившись лицом к лицу с Лэмбертом в самом сердце лабиринта. Свет солнца отражался у него в глазах, а лицо его освещалось глубоким интересом и беспокойством.

— С вами все в порядке? — спросил Фелл.

Лэмберт тоже прислушивался. С такого расстояния гимны никак не должны были оставаться слышимыми, но ему показалось, что он ощущает их всеми своими нервами.

— Со мной — да. А с вами? — откликнулся Лэмберт.

Ответом Фелла было выражение его лица. Он ничего не сказал, а повел Лэмберта степенным шагом по изгибам лабиринта. Когда они добрались до выхода, Фелл, положив черепаху в сумку Портеуса, застегнул ее и вручил изумленному магистру.

Tот принял сумку, не протестуя. Он почтительно отступил на шаг, когда Фелл проходил мимо него. Лэмберт скосил глаза при виде такого уважения со стороны одного ученого к другому. Портеус посмотрел на Лэмберта с легким смущением и чуть извиняющимся голосом пояснил:

— Он ведь хранитель, знаете ли.

— Правда?

Лэмберт посмотрел, как Фелл удаляется по розарию, и стал помогать Джейн подняться на ноги. Значит, вот в чем все дело. То свечение, которое он заметил в глазах Фелла, было вызвано не просто лучом солнца. Теперь в нем горел огонь, чувствовалась упорядоченность, придававшая ощущение правильности и закономерности каждому движению ученого.

— Боже мой! — слабо проговорила Джейн, глядя вслед Феллу. — Он им стал, правда ведь?