Сергей Смирнов - Цареградский оборотень

Нашли новое, высокое место, вырубили лес, вырыли могилу для языка и погребли по самому древнему обычаю -- в пустой колоде длиною в полный рост княжича.

Справив тризну, Переславичи стали возводить кремник. А чтобы между собой считать княжича менее мертвым, чем живым, они выковали и повесили ему на гривну дюжину маленьких веселых бубенчиков.

Так и стал с тех пор ходить промеж своих младший Переславов княжич, переговариваясь с родичами звоном бубенцов. И вскоре пропала у него надобность показывать пальцами свою волю и свои желания. Стали понимать родичи говор его бубенцов не хуже, чем живую человеческую речь.

К той поре кремник они уже возвели-построили. Стал кремник взаправду высок и грозен, только -- с одним изъяном. От всякого худого, ругательного слова, кем-нибудь из Переславичей оброненного, вылетало из него наружу по одному бревну. Стали грозные Переславские мужи в трудную минуту прикусывать свои языки и оглядываться на стены. Оно бы и к лучшему, да только -- до первой осады. Как-то случилось у вятичей розмирье с кривичами, и те, собрав великую силу, навалились через межи на вятские земли. А как Переславичи жили неподалеку от вятских пределов, они первые под их руку и попались.

Докатились кривичи до стен кремника и встали. Начали задирать головы -- ак многие сами себе невзначай шеи повывихнули. Призадумались кривичи, видя, что приступом взять Переславичей им не удастся -- ни лестниц, ни веревок не взяли. Тогда они решили подразнить-поярить их и крепкой хулою выманить наружу.

Принялись кривичи осыпать осажденных снизу не калеными стрелами, а каленой бранью. Переславичи молчали, крепились, помня, что язык их -- худший им враг, нежели кривичи. Иные рты себе чем попало позатыкали -- кто репой, кто пролетавшим мимо воробьем,-- чтобы злое слово ненароком не вылетело. Иные же большие куски смолы себе в зубы сунуть успели прежде, чем уже оно вылетать стало, отчего слово у тех прилипло и на зубах навязло.

Так и крепились Переславичи вместе со своим кремником, а все же сил выдержать бранную осаду до конца им не хватило. Чужая брань подточила их, как бешеная вода в половодье подтачивает крутой берег. Не сдержались они и обрушили сверху на кривичей всю вятскую брань, какая в них скопилась от утробы до кадыка и наружу во всю мочь перла.

И рухнул на кривичей подмытый ими, обруганный-подточенный крутой и высокий тын-берег.

То есть рухнули на них стены и вежи вместе с вятским родом Переславичей и подавили многих.

Переславичи тоже не все из-под раскатившихся бревен живыми выбрались.

Сечи не учинилось: кривичи с изумления и перепугу отступили в свои земли и с тех пор очень сильно вятских ругательств опасались, а при встречах с ватичами затыкали уши.

При крушении кремника задавило вежей и безъязыкого младшего княжича. С того дня, с невольной, но каверзной победы над кривичами, все Переславичи стали носить на одежде шарики-бубенцы и звонко переговариваться ими даже тогда, когда и говорить было не о чем. Они так же, как и сам княжич, постепенно научились передавать друг другу все новости и желания тем перезвоном. Но один год выдался уж больно ветреным. На сильном ветру бубенцы день-ночь болтались и вызванивали всякую околесицу. Тогда-то Переславичи на целую зиму все оглохли и онемели. К весне они по общему согласию забыли звонкий язык, а вспомнили прежний.

Стали Переславичи к той весне плодовитее прочих родов, как и пророчил-обещал исчезнувший перед первым недобрым часом чужестранец. Стали рожать Переславичи наперегонки с зайцами, которые тоже старались изо вех сил и рассыпали зайчат быстрее, чем козы рассыпают свои шарики.

Наконец уразумели вятичи, что чужестранец, хоть и не стал было их обманывать, а все же обманул.

Переславичи принялись повсюду искать мудреца, да разве только на двух дорогах, расходившихся в разные стороны двумя бычьими рогами, нашли две шкурки от его тени, по-змеиному полинявшей. А уже кончалась в ту пору осень.

Между тем, хоть седой, да последний, князь Переславич вел под уздцы своего жеребца, а в его седле пребывал северский княжич Туров, и дума его поворачивала на полночь.

“Много вятичей. Легче будет возвести у них большой и красивый храм,-- полагал, радуясь уже и мелкому перезвону, Стимар.-- Может и стоит покняжить у них, пока не примут новую веру. От них и пойдет истинная вера во все прочие славянские языки. Я буду править, пока отец и братья не придут на поклон, к вратам моего дворца и моего храма. Придет день, когда увидит отец на полуночной стороне своих межей больше того, чем грезил он повидать в самом Царьграде.”

Княжич вздохнул полной грудью, расправил плечи и стал оглядываться на великое воинство вятичей, уже задумывая пересчитать их на досуге для своего удовольствия и сравнить, насколько их больше, чем в Туровом роду, взятом вкупе с приблудными готами.

Лес, между тем, делался все гуще и темнее. Становилось не до оглядок -- княжич то и дело пригибался, оберегая от веток голову. Дорога, сужаясь, пошла под уклон, а ветви над ней смыкались и сплетались все плотнее. Княжич заметил, что дальше по дороге густые и толстые ветви застелены поверху длинными лагами. Может, и не достаточно крепки выходили у Переславичей их кремники, а только того, чтобы замостить дорогу верхом, по деревьям, еще никому из иных родов в головы не приходило.

В самом деле, год от года старые родовые дороги казались Переславичам все уже. Плодились Переславичи и все теснее на своих дорогах толпились, не давая друг другу проходу. Рубить лес по сторонам и расширять пути они опасались: врагу будет легче пройти к граду и селищам, ведь на широкой и прямой дороге в лесу конец виден от самого начала, а до начала от конца и вовсе рукой подать. На зверя тоже стало бы труднее охотиться, потому что, чем шире человечья дорога, тем зверь глубже отступает-хоронится от нее в лес.

Молодые вятичи-Переславичи живо забрались на верхнюю тропу, как на полати, и пошли над головой северца, скрипя лагами-половицами и роняя на нижних мелкую труху, шишки и щепки, а то и весело притопывая, чтобы больше старым на головы сыпалось.

Вскоре посветлело впереди, между деревьев. Звон стоял там, в просветах, такой, будто вятичи у себя не просто жили чинной по осени и неторопливой лесной жизнью, а беспрестанно роились несметной пчелиной тучей. Северского княжича стала брать оторопь, но он старался не подавать виду.

Лес начал редеть, и воинство во главе с ним -- новым князем, призванным из иного племени, из-за чужих межей, -- вышло к подножию широкого холма, напоминавшего муравейник, разворошенный злым великаном безо всякой жалости к мелким, но трудолюбивым тварям.

Княжич посмотрел наверх и удивился куда сильнее, чем уже успел поудивляться с начала дня.