В. Бирюк - Буратино

-- Я первым был.

-- Ага, первым. Только ты мне, нет не мне - себе объясни. Как так получается, что вы десять лет женаты, после первого сыны девять лет прошло, вы ж не по-монашески жили. Игрались-баловались. И много раз. И от тебя - ничего. А вот когда еще четверо - она понесла. Ну и причём здесь ты? И еще: если семя твоё за девять лет у Марьяшки не проросло, а тут раз и вот оно, то был ли и первый раз?

-- Что?!

-- А то. Дурят тебя как дитё малое. А ты... тоже мне - "спрашивать умею". Это ты на службе умеешь, а тут перед носом... Ну-ка вспомни, вот вы поженились...

-- Она девкой была.

-- Да знаю я. Она сказывала. Потом ты её к тётке своей отправил. Наезжал туда. Через три месяца... Сколько ты в тот раз у нее был?

-- Не помню я.

-- А я - знаю. День да две ночи. А кто у неё на третью ночь ночевал? А? Как и в этот раз: ты первым был. Ну и как тебе? Чужого ублюдыша по головке гладить, подстилку драную в уста сахарные целовать... Кстати, как вы встретились, как ты её так жарко обнимал-целовал - я все волновался-тревожился - не помешал ли я встрече твоей с женой верною, долгожданною. Тут вишь какое дело: как ей дровину-то в дырку между ног засунули, так я стал её в ротик употреблять. Ох как ей это понравилось. Сама, бывало спать мне не даёт, все уд мой своими губками алыми... И смогчет, и пришлёпывает. А последний раз мы тут недалече... Я ее на коленки поставил и аж в самое горло... Хорошо пошло. Только много из меня в тот раз семечек-то по-вылилось. Она заглатывала-заглатывала, да часть на личико ее белое пролилось. Ну белое на белом - не видать. А вот на губках алых... Тебе не мешало?

Все правда. Только это "недалече" было три дня назад. Ну и что? Это даже по российским трассам со всеми ограничениями - полчаса. Другое дело, что ни моей "тетешки", ни автомобильных трасс здесь нет. Но расстояние от отсутствие транспорта не меняется.

Достал. Достал я его. До больного. Белое пятно лица Храбрита наверху рванулось в сторону. Он не заругался, не начал кричать. Был такой... нутряной звериный рык. Грохнула выносимая с маху дверь. И все стихло. Спустя некоторое время сверху появилась морда сторожа.

-- Эй, малой, чегой-то боярин-то как ошпаренный выскочил?

-- Поговорили. Ты кинь мне овчину какую. Я спать буду.

-- Ишь ты. Так посидишь.

Ляда над головой моей грохнула. Кажется, сторож и засов поставил.

Тихо, темно. Как в Саввушкиных подземельях. И дрожь колотит. Внешне - похоже. А вот внутри меня - совсем нет. Нет страха. Ужаса. Есть восторг, веселье, азарт. Кур-р-аж-ж-ж. Адреналин бурлит. Как я понимаю экстремалов - чувство опасности и победы над ней... Кайф. Только у меня не скоростной спуск на лыжах по бездорожью или прыжок с самолёта без парашюта. У меня другой вид спорта: манипулирование собственными потенциальными убийцами. Которые очень хотят стать кинетическими. Но... а вот вам!

После сказанного мною, Храбрит может меня только убить. Быстро ли, медленно ли, но - только свежеиспечённый упокойник.

Господин Достоевский, Фёдор Михайлович, в своём опусе под названием "Записки из Мёртвого Дома" довольно подробно описывает процедуру этапирование осужденных (ударение на втором слоге) в условиях Российской Империи в те еще времена. И особенно указывает на странное свойство русского народа, ярко проявляющееся в сих, весьма даже и противу общественно-полезных собраниях. Немалое количество этапируемых, особенно из молодых и новеньких, принимают на себя имена и вины других своих сотоварищей по несчастью, обмениваются с ними одеждою и сроками каторжными. Часто сделка такая выглядит и вообще анекдотичной. Ибо меняется срок каторги, например, лет в восемь, на сапоги целые и рубль серебром. На вопрос же такому обменьщику:

-- Да на что ж ты это сделал?

Следует ответ вполне в нашем национальном духе:

-- Дабы участь свою переменить.

Вот и я - "переменил участь". Прежде меня ждала роль "холопа беглого пойманного". Плети - "что б не бегал". Плети - "что б за нож не хватался". Плети - "чтоб место своё знал". Возврат хозяевам или продажа на торгу. Быть "как шёлковый", глаз не поднимать, "думать - дело хозяйское"... Теперь... Можно и плетями до смерти забить, можно - батогами, отрубить руку или голову, живьём в землю или в реку... Да как угодно. Но. Вместо ожидаемого господами этой жизни и данной усадьбы свежеиспечённого холопа, будет такой же, но - покойник. Или еще что случится. "Ещё не вечер". Точнее, поскольку уже ночь: "ещё не утро".

Впервые в этом мире я спокойно спал в подземелье. Плевать, что похоже на Саввушкино - я не похож. Впервые спал крепко за долгое время нашего марша - обычно на стоянках мне приходилось или обихаживать своих спутников, или прислушиваться к окружающему двору, лесу, жилью... Крепкий сон - это здорово. "Сон - не водка, организм лишнего не примет".

И пробуждение было радостным. Даже когда в проем откинутой ляды всунулась чернобородая знакомая морда. Яков. "Поленом тя по голове". Точнее - "мя".

-- Вылазь.

Это тут и "с добрым утром", и "хорошо ли почивали". Лаконичные какие. Лаконичный стиль - это как говаривали в Лаоконии. Была такая область в Древней Греции. Жили там спартанцы. Вот они так и выражались. Вышел как-то утречком царь спартанский Леонид в Фермопилах и говорит царю персидскому Дарию: "Вылазь". Тот, естественно, ответил... по-персидски. И дальше они в этих Фермопилах долго... "фермы пилили".

Как-то страшновато прямо с утра - и на казнь. А после обеда не так страшно будет? Дядя руку опустил. Типа: подпрыгни и я вытащу. Ага. А у дяди костяшки пальцев разбиты. Темновато, но видно. И содранная кожа - свежая. Что-то у них в усадьбе было. Вернее всего, просто пьяная драка между мужиками. На мою участь... не влияющая. Но... интересно.

Подошёл, подпрыгнул, он меня крепко за кисть ухватил и рывком наверх выдернул. А во второй руке у него ремешок и он им сразу моё запястье захватил. А вот и фиг вам - у меня и левая рабочая. Хоть и мал кулачок, но по заблаговременно расквашенному носу... Ногами в край проёма - головой этому Якову в живот. Кувырок. А вот и фиг. Это уже мне. Руку-то мою он не выпускает. А ведёрко-то вчерашнее, мною недопитое, здесь стоит. Взмах и нах... Умылся. Все умылись. Оба. Кроме третьего - еще дядя, сторож вчерашний в дверях стоит. А я в углу, сруб крепкий, до стрехи выпрыгнуть можно - но в спину получу. Стоим - смотрим. Яков проморгался, лицо утёр.

-- Ловок. Пойдём. Аким Яныч зовёт.

-- Будешь вязать - убегу.

Смотрит, думает. Головой кивнул. Поднялся и на выход. Мимо сторожа. У сторожа глаза квадратные, что-то мычит, вроде сказать хочет. Ладно, пойдём. Если сейчас сразу снова поленом не получу - в лесу точно медведь сдох. Несвязанных на казнь не водят.

Яков топал впереди в трёх шагах, я за ним. Поруб поставлен с той стороны господского дома, где башенка. Поэтому я его от ворот и не видел. А идём мы как раз в этот самый дом, крыльцо рядом с гайкой бревенчатой. Яков меня на крыльце вперёд пропустить хотел. Вежливый какой. От твоей вежливости в поленно-ударной форме, у меня весь затылок в формате "не тронь нигде". Зашли в комнату. Сени наверное. Но с кроватью. Точнее - лавка, на ней дед. Дед - здешний владетель, звать Аким Янович, Марьяшкин отец родной. И вид у него... болезненный. Отпечаток сапога на виске начинает приобретать свеже-фиолетовый оттенок. А судя по его стенанию при перемещениях различных частей тела при подготовке надлежащего положения для устремления на нас своего владетельного взгляда - есть проблемы и с рёбрами.