Филипп Керр - Джинн в плену Эхнатона

— Кому как, — проворчал Джалобин.

— Что вы хотите этим сказать? — Володя напрягся. — Вам не нравится российское мороженое? Всем известно, что оно лучшее в мире.

— Откуда он это взял? — продолжал возмущаться Джалобин, когда они вернулись в свою палатку. — Почему он решил, что русское мороженое — лучшее в мире? Он просто не пробовал итальянского. Вот оно действительно лучшее в мире. Я, конечно, и против английского мороженого ничего не имею. Да и американское как будто неплохое. Во всяком случае, в наше мороженое определенно кладут яйца, молоко и сахар. А в русском, по-моему, нет ничего, кроме льда.

— Ну какая вам разница? Пусть Володя верит, что оно лучшее, — сказала Филиппа.

— Но это неправда! — возразил Джалобин.

— И пускай неправда. Вам-то что? И вообще, когда нечего есть, обязательно надо верить, что твоя еда — лучшая в мире. Так ведь жить легче.

После ужина в большой палатке рядом с вертолетом Володя сел играть в карты с вертолетчицей, угрюмой женщиной по имени Анна. Зубы у нее были почти такие же гнилые, как у Володи, а еще у нее была пренеприятная привычка рыгать после каждого проигранного кона.

— Будь моя воля, я бы дал ей выиграть пару-тройку конов, — заметил Джалобин. — Думаю, нам бы намного легче дышалось.

— Что ж, попробуем, — кивнула Филиппа и пробормотала свое слово-фокус. Анне сразу улыбнулась удача, она выиграла четыре раза подряд, а воздух в палатке стал заметно свежее.

Через полчаса близнецы и Джалобин отправились к себе, в соседнюю палатку. Джалобин улегся спать Джон и Филиппа подождали еще немного и, убедившись, что русские отложили карты и тоже пошли спать, разбудили Джалобина и вызвали из лампы господина Ракшаса. Облаченный в красный костюм астронавта, с длинной белой бородой, да еще среди северных снегов, он был точь-в-точь как Санта-Клаус. Пока близнецы натягивали такие же костюмы, взрослые смотрели на бескрайнюю ледяную пустыню и зябко ежились. Студеный ветер колыхал полог палатки, а под ногами временами зловеще потрескивал лед.

— Жуткое место, — печально проговорил господин Ракшас.

— Совершенно согласен, — отозвался Джалобин, помогая Джону надеть рюкзак с теплым костюмом для Нимрода.

— Прошу прощения, а что это за пренеприятный запах? — спросил господин Ракшас.

— Тушеная тюленина, — ответил Джалобин. — Запах мерзкий, но, поверьте, это ничто в сравнении со вкусом.

— Пахнет мясом. — От отвращения морщинистый нос старика сморщился еще больше. — А я совершенно не ем мяса, категорически. Мне уже не по возрасту. Мясо — пища для молодых. Старикам вредно. Во-первых, не прожевать, во-вторых, не переварить. Кишки уже не те.

— Об этом мне судить трудно, — ответил Джалобин. — Но что касается тюленьего мяса, поверьте, вы ничего не потеряли. Еда отвратительная. И палатки паршивые. Про старое корыто под названием вертолет я вообще молчу. Единственное, что меня здесь радует, — это моя быстро растущая борода.

— Значит, пословица права: корове зимой молоко в рога ударяет, — изрек господин Ракшас.

Натянув на себя настоящие скафандры с опознавательными знаками NASA которые Джон купил в магазине «Харродз», близнецы вышли из палатки на мороз и пронизывающий ледяной ветер — и все им было нипочем. Тепло, как у печки.

— Маленький шаг человека — огромный шаг человечества! — Джон вспомнил известный лозунг покорителей космоса.

Затем, вынув сосуд из сугроба, где он лежал последние несколько часов для окончательного промерзания, Джон кивнул в морозную даль.

— Отойдем подальше от палаток, чтобы без свидетелей… — крикнул он своим спутникам, но голос из шлема был едва слышен. Зато Филиппа его слышала даже слишком хорошо, поскольку скафандры были оборудованы переговорными устройствами.

Джон ухватил канопу покрепче, чтобы она не выскользнула из толстых оранжевых скафандровых перчаток, и отошел от лагеря метров сто на север.

— Ладно, давайте здесь. Это место не хуже других. — Джон задрал голову вверх, и на стекло его шлема мягко опустились несколько огромных, величиной с блюдце, пушистых снежинок. Так, надвигается снегопад. Хорошо бы им успеть, пока не поднялся ветер и не принес настоящую пургу. Иначе все может очень осложниться. Джон поставил сосуд на снег и отошел на пару шагов.

Господин Ракшас опустился на колени возле канопы и взялся за голову бабуина.

— Я сниму крышку, когда вы начнете дематериализацию, — крикнул он близнецам, пытаясь перекричать все усиливавшийся ветер. — Если я заподозрю, что первым хочет вырваться Эхнатон, я немедленно положу крышку обратно. Договорились?

— А как вы узнаете, кто идет первым? — спросила Филиппа.

— Рыбак рыбака видит издалека. — Господин Ракшас улыбнулся. — Уж мне ли Нимрода не узнать.

В знак согласия Джон и Филиппа подняли большие пальцы, толстые и оранжевые. И взялись за руки.

— Когда будете возвращаться, не забудьте тоже взяться за руки и взять за руки Нимрода, — продолжал наставлять их старый джинн. — И ни в коем случае не начинайте дематериализацию, если к кому-то из вас прикасается Эхнатон. Это будет крайне опасно для всех троих. Они снова подняли пальцы.

— Начинаю обратный отсчет, — объявил господин Ракшас — Три — два — один!

— ПОПРИТРЯСНООГПРИПАДНО…

— АППЕНДЭКТОМИЯ!

— ФАНТАПРИСМАГОРИЯ!

Холодный воздух перед прозрачными забралами их шлемов превратился в дым, и господин Ракшас приподнял крышку канопы Последнее, что увидели близнецы, прежде чем дым закрутился против часовой стрелки, подхватил их и ввинтил внутрь, был чудовищных размеров белый медведь. Голодно щерясь, он направлялся прямиком к канопе.

Где-то посредине пути, уже не снаружи, но еще не внутри канопы, Джон сказал сестре:

— Медведь. Ты видела? Огромный белый медведь. Наверно, учуял тюленью тушенку.

— Хорошо, что хоть кто-то любит тюленину… — отозвалась Филиппа.

— Как думаешь, что они будут делать?

— Все зависит от того, осталось ли у господина Ракшаса хоть немного джинн-силы, — ответила Филиппа, когда дым уже рассеялся и дети оказались внутри сосуда, который очень напоминал морозильник. — Но скорее всего они просто убегут…

Нимрод сидел на полу, подтянув колени к подбородку и прислонившись к изогнутой стенке. Был он в пушистой меховой шубе, шапке, варежках и меховых сапогах-унтах. Торчавшие из-под шапки волосы совершенно заиндевели. Нимрод не дышал — ни ртом, ни носом. На другом конце помещения лежал, нет… скорее, лежало нечто, напомнившее близнецам произведение современного искусства: сияющее голубоватое, полупрозрачное тело — та самая статуя, которую они видели в Египетском музее. Замерзший призрак Эхнатона.

Близнецы присели возле дяди и стали всматриваться в его белое, заледеневшее, неподвижное лицо. Он не шевельнулся, ничем не выказал, что ощущает рядом их присутствие. Его карие глаза, всегда искрившиеся добрым лукавством, были открыты, но тоже неподвижны. Проведя рукой по его руке, Джон понял, что тело Нимрода твердое, точно лед. Близнецы молчали, не смея произнести ни слова.