Оксана Демченко - Демченко Оксана

Оптио Алонзо Дэниз, из личных шифрованных записей, доверенных морю

Первое, что наметилось и стало связной идеей в тумане полубреда: голова так не болела, пожалуй, ни разу в жизни. Вторая мысль кое-как просочилась в сознание, пытаясь нащупать причину удручающего состояния, и выбрала наугад самую примитивную: мама опять прикрыла окно, в комнате стало душно. Очень душно, да еще и запах отвратительный. Прелый, кисловатый, тяжелый, спрессованный... Не запах, вонь. Что творится дома?.. И дома ли?

Ичивари, шипя и вздыхая, уговорил себя разлепить веки. Сморщил лоб от недоумения, щурясь и всматриваясь в потолок, а точнее, в темные старые доски настила, которые нависали над самым лицом. Их вид убеждал вернее боли в затылке и духоты: он сейчас действительно не дома. Еще одно усилие, и память - чужая, какая-то мертвая и непослушная - повела сознание, спотыкаясь и пошатываясь, по тропам минувшего дня. Добрела до самой переправы через Типпичери, даже позволила заглянуть за ручей, на склон. Зацепилась, как рука за корень - за единственный отчетливый и яркий кусочек стертого болью узора событий. Перед глазами явилось бледное перекошенное лицо Маттио, внезапно озарившееся улыбкой. В расширенных зрачках наметилась радость, незнакомая и непривычная. Эта недобрая радость вспыхнула, разрослась - а воспоминания прервались и утонули во мраке. Ичивари устало прикрыл глаза. Он не дома. Даже не в родном лесу, не стоит глупо отстраняться от очевидного, не тошнота и головокружение качают комнату. Все куда хуже: весь мир, сжавшийся до размеров корабля, чуть шевелится в ладонях моря, вызывая тошноту...

Рядом возникло движение, скрипнул пол. Ичивари повернул голову, снова хмурясь и пытаясь совладать с рвотными спазмами. Маттио Виччи держал кружку с водой и заглядывал в лицо, и был он привычный - бледный, с трясущимися серыми губами и влажной дорожкой недавней слезинки на левой щеке... Опустив плечи, Маттио скорчился у самой кровати. Скорее - лежака, узкого, представляющего собой настил из грубых досок без самого тощего одеяла поверх.

- Очнулся? - Маттио сиплым шепотом уточнил очевидное. - Пей. Станет легче, ты пей, пей... Видишь как оно вышло: плохи наши дела. Совсем плохи...

Голос Маттио сошел до трагического дрожащего всхлипа. Это странно и все же вполне закономерно сочеталось с его рукой, твердо и уверенно удерживающей полную кружку - не расплескав ни капли... Ичивари жадно выхлебал воду и снова прикрыл веки. Ругать себя поздно, твердить 'я же подозревал неладное' - и того глупее. Ленивая память сдалась и признала: да, подозревал. Вопрос Маттио тогда, возле переправы, прозвучал нелепо и заставил на миг задуматься. 'Ты привел вождя или хотя бы Джанори?' - уточнил он у Гуха, хотя видел своими глазами сына вождя. Если бы Гух не размахивал пистолем и не шумел, если бы не приходилось вслушиваться в лес за двоих и всматриваться тоже за двоих...

- Гух! - одними губами позвал Ичивари, удивляясь тому, что голос отказал напрочь.

- Его убили, - теперь слезы Маттио уже не казались притворными, рука задрожала, кружка брякнула об пол. - Зарезали... Так страшно, так бессмысленно... мой мальчик...

Ичивари опять прикрыл веки и замолчал надолго. Он отдал Гуху пистоль, надеясь не на прицельный выстрел. Всего лишь на то, что нескладный махиг успеет спустить курок и обозначить беду - шумом. Он заставил проверить полку с запальным порохом. Все зря. Стыдно быть глупее и беспечнее фермера из рода дуба. Тот накрепко и с первого раза усвоил: вождь приказал выходить в лес только втроем, а лучше большой толпой, а уж вовсе хорошо просто посидеть дома...

Почему за самонадеянность - его, Ичивари, ошибку и вину - пришлось расплачиваться самому слабому и беззащитному, самому мирному и непричастному ко всей истории жителю столицы? И как теперь глядеть в глаза Маттио, если в первом же взгляде тот прочтет недоверие?

- Я долго... - упрямо зашипел Ичивари сухим горлом.

- Мы полные сутки в море, если я не сбился со счета, - отозвался бледный, исправно всхлипывая и вздрагивая. - Они ударили тебя по затылку очень сильно, дубинкой. Было много крови, все волосы запачканы и теперь. Я так испугался... Нас заперли здесь, и я уже решил, что ты умер. Как мой мальчик, как Гух...

Стало еще противнее, тошнота подкатила к горлу и уже не ушла. Трудно принять свою вину за смерть соплеменника, но нелегко и выглядеть в точности таким глупым, как о тебе думают... Неужели этот Маттио полагает, что сын вождя - недотепа? Что не задал себе простого вопроса: если Гуха убили, зачем сохранили жизнь бледному старику? Наконец, как этот старик сполз по камням так низко и не скатился еще ниже, в ручей, если он действительно трус, жалкий, полуслепой и бессильный?

Маттио звякнул кружкой о край ведра, повторно набирая воду, умыл Ичивари и ловко поддел под затылок, помогая напиться. В голове чуть посветлело. Проявились более сложные мысли. Сын вождя нахмурился, собирая мысли и выстраивая хоть в какой-то первичный порядок. Его увозят на берег бледных, нет сомнений. Его или били по затылку повторно, или чем-то поили, вот причина тошноты: хотели продержать бессознательным, пока побег еще имел смысл и берег оставался относительно близко, пусть не для того, чтобы доплыть, но для самого существования призрачной, но все же надежды на возвращение. Маттио подсадили тоже специально. Чтобы следить. Или - чтобы выведывать важное? Отцу подсунули окровавленные перья из прически еще тогда, в ночь поджога библиотеки. Надо полагать, загадочные злодеи давно и осознанно избрали сына вождя в пленники. Согласно некоему плану, опасному для зеленого мира. Как раз и наставник вздумал двинуться с гор в долину, прямиком в столицу и далее... Куда?

Морщась от своих догадок, которые одна другой тягостнее и сложнее, Ичивари вздохнул, процедил выдох сквозь зубы и порадовался: тошнота отступает. Сейчас очень важно найти повод изгнать серый зимний туман отчаяния из левой души. И укротить гнев, сжигающий огнем правую. Пусть мавиви, Джанори и кто угодно иной убеждают: душа одна. Но разве одна может так рваться надвое и болеть? Разве в одной уместится так много противоречий?

- Зачем я понадобился людям моря? - длинную сложную фразу удалось выговорить почти внятно.

- Сказали, ты теперь посол, - заторопился пояснять Маттио, весьма довольный тем, что нет вспышки ярости. - Сказали, будут нас хорошо кормить, даже гулять разрешат, если мы дадим слово вести себя тихо. Еще сказали... - Маттио осекся и сник. - Ичивари, они хотят знать о твоем отце, о законах нашего берега, о наставнике. Им почему-то важен этот самый наставник. Ты меня слышишь?

Ичивари плотнее зажмурился, замычал, показывая, как сильно тошнит и выгадывая немного времени. Врать он не умеет. Спокойствия, необходимого для сознательной и убедительной лжи, у него нет, он слишком молод и порывист. Шеула знала его слабость и не зря уговаривала, просила учиться слушать воду. Вокруг так много воды, что и представить невозможно, не умещается в сознании бескрайность моря! Именно потому корабль - не худшее место для исполнения совета мавиви, одарившей перышком и улыбкой... Перышком, дарующим призрак надежды вдали от родного берега. Вот теперь мысли сплелись в нужную косицу, надежную и длинную. Если только... Рука неловко дернулась, поползла по животу, по груди, дрожащая и непослушная.