Андрей Круз - Рейтар

— Что-то у нас это уже традиция, к вину поближе, — я глянул на Злого.

Тот засмеялся коротко, затем сказал:

— Все верно, винодельни лучше всего, любит их Арио. Подвалы большие, всегда стоят уединенно, если груз, то глаза не мозолит, с них и на них все время что-то везут. Но я тебе и без него могу сказать, что тебя ждет.

— Да? — я подозвал жестом подавальщика, попросил вина и ужин. — Просветишь?

— Ничего героического, — он усмехнулся. — В Альмару поедешь со всеми своими, какие сейчас в строю. Надо будет… кого-то сопроводить. Кого — уже сам Арио скажет, если нужным сочтет. Мне не сказал, если тебе это важно.

— Больше некому кроме нас? — удивился я.

— В данном случае некому, так получается. Политика, сотник, — Злой надавил на последнее слово и отсалютовал бокалом. — Теперь за новое звание давай.

— Сотник… без сотни, — кивнул я.

— Новую наберут, это уж точно, Арио говорил, — сказал Тесак. — Ладно, давай и за повышение твое выпьем, что ли, вон тебе несут.

И точно, подбежал подавальщик, поставил кувшины с вином и водой, сказал, что еду скоро принесут, и умчался дальше, к большому столу, взяв монетки за вино. В том углу становилось уже шумно, явно большая пьянка надвигалась. А чему удивляться? Пусть война для нас сейчас короткая была, но хватили мы ее с избытком, вон сколько нас всего осталось из двухсот сотен человек. Считай, что один из десятка уцелел. Душа сейчас у каждого как ком земли ссохшейся, я этот ком у себя в груди ощущаю. И без вина и безумства пьяного его оттуда и не выбьешь, пожалуй. Потому что ни у кого из нас ничего другого в жизни нет, на чем могла бы душа отмякнуть. Нет семьи, нет детей, нет света, нет любви и добра. У кого-то и не было никогда, а у кого-то, как вот у меня сейчас, отобрали это все, вырвали с корнем, с кровью, с хряском, и осталась там пустота. А где пустота, там всякая мерзость рано или поздно заводится.

Дальше просто пили, Злой с Тесаком тоже за большой стол пересели, а Бейвер ушел скоро, сославшись на то, что встреча у него. Вроде он уже и не вербовщик, а все равно какие-то дела у него в Рюгеле, темные, понятное дело, светлых у нас не бывает, милость богов над нами, над душами нашими грешными, идущими тропами темными.

Давно не напивался я, с тех пор, наверное, как еще на валашской службе в первый раз в город пошел. Потом сдерживался, а семейному так и вовсе пьянствовать неприлично, ославят на всю степь… ославили бы. И потом, после… того, как все случилось, сдерживался, а тут как с цепи сорвался, понеслась душа в просторы. Вино не разбавлял, лил в себя как воду. Крик вокруг, хохот дурной, кто-то зингарских музыкантов к столу позвал, те струнами прямо над головой бренчат, зингарка поет, топает каблуками, шум, звон, угар.

Не знаю кто их привел, может даже кабатчик, почувствовавший большую добычу от ушедших в загул наемников, но потом кабак наполнился гулящими девками из портового района. Как-то сразу много их оказалось вокруг, тоже пьяные, дурные, кричат и на колени лезут. Напротив меня Барат с какой-то толстухой обнимается, что-то на ухо ей шепчет, та смеется, раззявив рот, раскрашенный смазанной помадой. И со мной какая-то чернявая рядом, все виснет на шее, а я ее даже не соображу в сторону толкнуть. А перед глазами у меня все та степь ночная, из сна. И я по этой степи иду уже не понимая куда.

Оттолкнул девку, встал, бросил несколько монет на стол, да и пошел в дверь. И Ниган за мной следом, он все это время в дальнем углу сидел, мрачный как смерть сама, злой да пьяный.

— Что, Арвин, н можется тебе там? — спросил он, когда мы на улице очутились.

— Не можется, десятник.

— А что так?

— Нет веселья, боль одна, — чуток подумав, ответил я ему. — Одному пить и то лучше.

Он кивнул, вытер губы тыльной стороной ладони, затем лицо потер, словно стараясь протрезветь.

— Может и так, — он сделал пару не слишком твердых шагов, оперся на стену. — Ты мне вот что скажи, взводный… нет, уже не взводный, а сотник… Скажи мне, сотник Арвин, для чего мы живы остались?

— Вот как спросил? — усмехнулся я. — Клятву на крови исполнить, которую давали.

— Ты давал, мне не довелось, — поправил он меня.

И верно. Нигана я позже встретил, не стоял он у того страшного рва у разбитого пушками форта, не лил кровь из разрезанной руки на могилы. Да только в этом ли суть? Я его и так насквозь вижу, он себя прятать и не пытается, съедает Нигана пожар изнутри, корчится все его нутро в огне.

— А есть разница, давал или нет? — спросил я его.

— Есть… малая, — кивнул он пьяно, так, что вперед покачнулся. — Ты и умереть теперь права не имеешь. А я — могу. Есть право, да. Надеялся, что с остальными лягу, в Миреше у того моста, да сберегли зачем-то Брат с Сестрой, не дали путь закончить как воину подобает. Не исполнил я чего-то…

— Не исполнил, друг, — я обнял его за плечи, повел аккуратно к воротам. — А что именно — оно к тебе само придет, я точно знаю.

— Откуда? — он даже остановился, поглядев мне в глаза.

— А есть ли разница для тебя? — я снова подтолкнул его. — Знаю — и все тут. Придет тот момент и все тебе как божий день ясно станет, для чего ты жив остался. Мы ведь, Ниган, считай, что все равно мертвые, только еще шевелимся. Без корней, без земли, без семьи, без смысла — жив такой человек, а?

— Не жив, сотник, не жив, — Ниган зашагал по улице сам, я пошел рядом.

— Я много говорить не умею, да и пьяный сейчас, мысли путаются, — я попытался сказать то, что на языке уже крутилось. — Но из сказок знал всегда, что если мертвый по земле ходит, то есть в этом одна великая нужда. Или месть ему исполнить надо, или что другое. Не смог он до конца умереть лишь потому, что судьбу не обманешь. Не даст она раньше времени сдохнуть.

Ниган вдруг остановился, обернулся ко мне, уставившись мне в глаза своими, пьяными, кровью налитыми. Опять покачнулся, спросил вдруг:

— Не даст? — и выдернув из кобуры револьвер, ткнул им себе под челюсть, потянул спуск.

Щелкнуло.

Словно весь мир в тишину погрузился.

Ниган аккуратно провернул барабан, выбросил на руку патрон.

Повернул, глянул — след накола на капсюле.

Осечка.

— Осечка, — сказал он, покачав головой в удивлении. — Прав ты, видать, сотник. Не мое пока время, надо дальше жить. Хоть так — но жить.

До Альмары шли спокойно, не утомляя ни бойцов, ни коней. Потом опять был путь вдоль Сильной, по правому берегу, на котором жизнь текла обычным чередом — война отсюда, как летняя гроза, сразу дальше ушла, на запад. Правда, теперь на новых территориях вовсю шла мобилизация, и новых подданных князя Вайма собирали в учебные роты, учили, муштровали, да и гнали туда, где гремели бои.

Война шла вроде и успешно, но не настолько, насколько рассчитывало изначально командование рисской армии. Планы были совсем другие и виделось в них все намного радужней. Да, противник был ошеломлен неожиданным нападением, откатился далеко, а вторжение силами барона Вергена и Свободных Городов вообще случилось как гром с ясного неба, но все же окончательной победы добиться так и не удалось. Командующий валашской армией генерал Радо Сарежский, владетель, к слову, того самого Сарежа, у которого воевали мы недавно, сумел избежать генерального сражения, маневрировал и затем остановил, опираясь на крепости и реки, наступления на обоих фронтах. Отбить вторжение не мог, но и дальше не пускал. И тоже свое воинство изо всех сил укреплял. Установилось нечто вроде шаткого равновесия, которое каждый хотел нарушить, мобилизовав свою армию быстрее. Но быстрее ни у кого не получалось, кажется. Война начинала затягиваться.