Виллард Корд - Инкуб

И вот теперь – что ни на есть – чума. Волна за волной, словно шторм на недавно, казалось, спокойно плескавшемся море. Стихийное бедствие – почти форс-мажор – и наверняка не знает никто, что стоит за всем этим. Даже Видящие – и те поломают головы какое-то время, когда доберутся в архивах до произошедшего. Но вряд ли будут разбираться. В их компетенции – люди, а не камни безжизненных городов. "Но этот Город – живой. Маньяком за крепостной стеной он поджидает новые свежие души. Они исчезают, растворяются в нём, становятся частью ансамбля – великих творений, привлекающих взгляды, сердца, похищающих новые жизни во славу его венца."

- …не находят покой, и я слышу их зов, но не могу вырвать из заключения цепких когтей незримого сфинкса, царящего здесь… как я могла полюбить этот надменный безжалостный город!?

Смерть убила окурок, слушая, как эхо её крика умирает, ложась под шатром. Она часто сравнивала свою работу с исповедью, суть которой в возможности помочь или даже спасти. Но с каждым днём ей казалось всё больше, что стала похожа на печь, где сгорают останки, а после выпадают осадками, бродят туманами, воем грызут тишину. "Городские стервятники…"

- Так не пойдёт.

Поднявшись, решительным взглядом винтажная пани посмотрела на человека, стоявшего тихо, задумчиво, в тёмном углу.

- Как, ещё раз, тебя зовут?

- Доминик Фэй…

- Буду звать тебя Анку. Ты ведь знаешь, кто это?

- Да.

- И работа тебе достанется соответствующая. Наёмник, значит?

- С этим покончено.

- Может и так, - Смерть заговорщически улыбнулась, - будешь теперь работать на меня.

- Что делать?

- Подметать, - и, развернувшись, она пошла к выходу, кокетливо покачивая бёдрами в вызывающих, алых шелках, - Следуй за мной.

"Нет уж! Я не та Смерть, что слепо бросает, сжигает, плюётся вдогонку… Даже чашечки чая не предложит! Какой моветон!"

_________

_________

Он стоял на одном из мостов на краю, не держась за перила, по привычке засунув руки в карманы, мутным взором блуждая по стёклышкам волн в обрамлении солнечных клякс. Чернильные воды Невы, пролитые ещё давно, до времён серебристой поэзии, малевали обрывки слогов, вздрагивая, окаймлённые дыханием холодного ветра. Он стоял, неподвижный, не обращая внимания на то, как редкие прохожие кричали ему: просили «не прыгать», «не бросать свою жизнь», «не сдаваться», «не кидаться в объятья невзгоды». Так ведь и не пытался – Гэбриел Ластморт любил эту бурную реку и город, дуревший от шарма гниенья, испорченных гениев, приготовленных в душных коптильнях, пропитанных розмарином, сервированных в франко-английских тонах. Сам Инкуб, без сомненья, наслаждался опасной свободой, пробудившей в нём то, что когда-то приносило лишь боль – страсть, желание быть, покорять, увлекать за собой. "Обладать…"

Наблюдатель. Он понял, что был им всегда. Его звали одни, приглашали другие, но он оставался сам по себе, решив жить только по собственным личным законам. И, вроде как, не должен был вмешиваться в жизни других, но почему – не знал, или не помнил. Говоря же о балансе, признавал справедливость, и именно ей руководствовался, решаясь на шаг… к свету иль тьме.

Когда-то он знал одну девушку. Казалось, бы даже любил… [202] Почти дословная цитата стихотворения автора «Я знал одну женщину». Но предпочёл убить, возненавидев то, как меняется его отражение в зеркале. С тех пор ничего не хотел знать о себе, признавая лишь то, что сам созидает. И удивлялся, когда привлекал к себе чем-то других.

Ему была непонятна привязанность. Чувства вспыхивали в нём искрой и проходили тут же – словно пламя от спички о дремлющий кокон костра. Только музыка всегда привлекала – каждая мелодия как новая страсть. Каждая страсть – как возрождение прежней. Инкуб – он живёт этим миром из тонких, пылающих чувств. Находя наслаждение в боли, не смертельной, но способной довести до креста. Быть может, в этом и было их главное отличие: Города воющих топей и Наблюдателя его промозглых степей – в источнике страсти, что их питает, и в том, что получают они от людей.

- Эй, Мистер! Не прыгайте! Нет ничего, с чем нельзя справиться в этом мире! – обращался к Инкубу один из случайных прохожих, в ответ получая:

- Я просто смотрю на Неву.

- Что такого в этой чёрной реке? Сколько раз видел, как отсюда бросались в её гневные воды!

- Вы не любите город?

- Может, город прекрасен, но в нём, определённо, невозможно жить!

- Скажите это ему, как представится возможность. Вскоре…

- Вы что, сумасшедший?! Чтобы город умел говорить!

- Говорить… и не только… этот Город способен убить… и любить… впрочем, это синонимы…

- К чёрту! Вы и вправду безумный! Как и всё здесь! Чума!

- Безусловно, чума…

Гэбриел чувствовал, как за несчастливым прохожим след за следом крадутся стервятники, но и не думал мешать. Сегодня ему был безразличен тот мир, что живёт вне фасада, не зная или не понимая, что творится за кулисной чертой. В конце концов, нельзя помочь всем, даже если и избранные умирают. Не стоит и пытаться. Всё, что происходит вокруг тебя – происходит только для тебя. И если ты ещё жив, значит: кто-то ушёл не напрасно.

Своё место, личность, стержень – их найти нелегко. Особенно там, где ты выступаешь добычей для уверенного в своих силах охотника. Но сам стань охотником, брось вызов тому, кто следит за тобой, и в схватке лицом к лицу докажи, что достоин свободы. Охотники – они похожи. "Словно контуры жидких зеркал…"

Оставив позади мост раздумий, Гэбриел Ластморт шёл, прикрыв веки, слушая голос Города – колдовское шипенье Надзирателя – туда, где златые грифоны хранили секрет, избегая ловушек и пыточных стяг, расставленных с целью застигнуть в момент помутнения. Низкий рокочущий шёпот звучал, нагоняя шумы, сбивая с ног, оглушая хриплым рычаньем, но Инкуб продвигался вперёд, различая средь множества звуков один, что услышал, когда впервые ступил на камни здешних дымчатых мостовых – отголосок родства сквозь гримасу недоумения.

Уж случилось тринадцать часов. И ворон-лакей в идеально проглаженном фраке, объявив «вне контроля», учтиво проводил до моста и исчез, рассыпавшись в пепел где-то за горизонтом. Вот-вот – и открыта охота… Но Гэбриел знал – его ждут. Надзиратель вершил свою кару, и Город, казалось, хотел покорить всех и вся. А Наблюдатель, закутавшись в плащ, обронивший, увы, в воду шляпу, струился меж талий колонн Гостиного Двора, словно пастозный мазок на ноктюрнах Уистлера, порывистым взмахом руки завившего полынные реи в его волоса.

Жёг сердце проклятый розарий. И горечь воспоминаний пеленала болезненный разум, но улыбка не сходила с истощённого, бледного, но непокорного балтийским ядам лица.