Виллард Корд - Инкуб

Мастер слышал…

Гибкая Жизнь, нарядившаяся в чёрную, словно кожа стянувшую её тело, плёнку, кружилась вокруг вечного огня задымленного поля войны, с лёгкостью перепрыгивая тела, расправляя ноги в усмешке изысканной балерины, чья публика, скрывшись во тьме, замерла… в предвкушении сольной поэзии под блюзы лошадиных копыт… под взором гипнотической кобры, неотрывно следящей, в треморе, выползающей из-за барханов нагого бедра. Редкие слабые руки тянулись к ней, моля о спасении, но Вита лишь смущённо хихикала, становясь на какой-то миг маленькой девочкой, играющей в классики через скакалку на площади сажи и грязи, и свежих костей, которые, казалось ей, пахли клюквенным мармеладом, украшенным цедрой лимона под гвоздичным амбре. Иногда она чихала, ибо воздух был перенасыщен резким благоуханием, но продолжала глубоко дышать, прыгая и кружась в своём искренне-детском развлечении, роняя обрывки плёночной кожи в зрительный зал. И со стороны можно было предположить, что Жизнь, в вечном кайфе как в вечном огне, покинула шест, чтобы снова привлечь к себе взгляды тонущих в петербургских канавах людей, чтобы там, на Марсовом поле, танцевать стриптиз безразличия, громко смеясь, не стыдясь, в лицо гаснущим черепам. И, конечно, это не прозвучит удивительно…

"Но Мастер слышал…" Обнажаясь сегодня, небрежно роняя куски своих странных одежд, Жизнь дарила надежду – давала возможность зацепиться за неё тем, кто был в силах бороться, не готовых просто так умереть.

Но, конечно же, был и подвох. Вита, как любое капризное дитя, не хотела делиться своими игрушками, которые Город вдруг начал отбирать в чрезмерном количестве. Потому и покинула клуб, негодуя, как ревнивая женщина, чей лукавый любовник решил прогуляться по сторонам.

Стук лошадиных копыт неподалёку – тот самый, под ритм которого Жизнь исполняла концерт в кадрах сонных софитов – словно колокол церкви, призывал к себе души, беспокойно метавшиеся по моргам бесчисленных закоулков, вырывая их из лап одичавших стервятников, койотами вывших под безжалостной плетью Санкт-Петербурга, направлявшего их за добычей на праздничный стол. Царь балтийских болот уже не скрывал ликования; Надзиратель бил с силой цепями в конический гонг, острой лентой грозы душил своего господина, в асфиксии всё выше поднимавшего уровни жала Невы, возбуждённого тоном всеобщей панической аритмии. И за собственными гортанными стонами раскатного наслаждения Город не замечал, как Доминик Анку [205] Ankhu – существо английских сказаний, руководящее каретой, собирающих мёртвых. Так же связано с древнеегипетским символом вечной жизни Анкхом. собирает в карету заблудших слепцов, приглашённых на особенный чай решительной Пани.

Закрытый кэб из плотного чугуна, украшенный серебряным вензелем Смерти, запряженный парой белых, завёрнутых в саваны лошадей, медленно двигался в сторону Василеостровской стрелы, где в уютном кафе к приёму его пассажиров готовилась модная дама в алых шелках, напевая любимый мотив средневековых рапсодий. "Мастер слышал", как чаинка к чаинке ложатся в песочных часах дорогие микстуры, расставляются чашки, утопают, звеня, золотистые ложки в малахитовых сахарах. Этот день Пани Грожне, сбросив пепел вишнёвых окурков в органные трубы, предпочла провести за общением в кругу друзей: собрав потускневшие души за временем лучших чаёв, которые они когда-либо пробовали при жизни, дабы выслушать их, научить не бояться забвения. Те, чьи стрелки часов замолчали, уйдут, чтобы снова вернуться в других городах. Но есть те, чьи секунды насильно задержали на переправе. И она, Смерть, узнает их последние желания; освободит от бесплотных скитаний по улицам зверя, способного в мгновение ока их проглотить и переварить, насытив каналы тревогами лакомых болей.

К ней всё ближе звучал бит чугунных подков. Время от времени гулким эхом прицельного выстрела заявлял о себе Доминик, отгонявший бросавшихся на карету стервятников. Его пули обращали их в прах – словно глиняные урны, с треском разбивались о камни дорог – и боязливые псы Петербурга пятились, скуля, поджав хвосты, ища, как подступиться к назначенной хлыстом Надзирателя цели. Но Убийца, обманутый Городом, вновь обрётший себя, всё так же умело играл на волынке спускового крючка, окрашивая в серое тление стёкла очков, сквозь шрамы которых он вёз драгоценные души от плена – по линии тлена.

"Мастер слышал", как плачет Харон, колыбельной тоскою лаская свою мандолину. Радиоприёмник невнятно жужжал, подавившись поющей чумой. Перевозчик угрюмо смотрел на бурлящие и клокочущие вихри реки, едва не утянувшие его вместе с лодкой на дно, под пустыни вековых разложений. Там, под Литейным мостом, вдруг треснула благородная древесина, и свирепой волной была сжата в тиски. Но, успев зацепиться багром за стальные опоры, Харон спас свою лодку, и радио, которое, впрочем, теперь только кашляло джазом, раз в три-четыре минуты, да и то всего несколько рваных секунд. И теперь, наблюдая как букет свежих, дышащих роз, бессердечно раздирается на части, швыряется, обезглавливается помутневшей в рассудке Невой, он был не в силах сдерживать слёз, но твёрдой, закалённой в морских передрягах рукой, ногтями отщипывал звуки мелодии, направляя всю свою душу на то, чтобы усмирить, успокоить штормящие воды реки.

- Эти розы не для тебя, - бормотал сквозь зубы Харон, - а для тех, кто захлебнулся тобою. Каждый – красив, как цветок. Они ждут, когда я расскажу им об этом. Ты не смеешь отбирать у них это. Живых, или мёртвых… каждый должен получить свой цветок – свою порцию красоты. Потому что эти розы Не для тебя, а для тех, кто захлебнулся Твоей Красотой...

Мастер слышал...

_________

_________

- Люсьель.

Темноволосый мужчина, сидевший напротив, задумчиво посмотрел на неё, отведя взор от окна, за которым через мост Пон де-Йен под тихим дождём прогуливались молодые, красивые пары. В своих мыслях он был ещё там, среди крошечных луж, в которых отражалось яркое небо Парижа, а мотивы шарманки у набережной Сены, прочно засели в голове – так, что он даже напевал их про себя, едва слышно, обняв пальцами шею бокала, уже ждущего искупаться в вине. Он не помнил, что заказал: мальбек, или каберне – но, заметив светловолосую девушку, глядящую с укором, словно ждущую от него чего-то, не стал лишний раз задаваться ненужным вопросом, пытаясь понять, что хочет от него голубоглазая мадемуазель.

- Простите? – обратился он к ней, - Мы знакомы?

Девушка возмущённо мотнула головой, и, казалось, была готова уже покинуть столик, но, мгновенье спустя, предпочла рассмеяться в ответ и, небрежно накрутив локон на длинный фиалковый ноготок, повторила надменно: