Виллард Корд - Инкуб

- Люсьель. Так меня зовут! И да, вы правы, мы не знакомы. Пока... Но вы, к примеру, уже знаете моё имя. А ваше?

- Вы подсели ко мне?

- Да! Вы вообще меня слушаете? Я пытаюсь с вами познакомиться.

- У вас плохо получается.

- Да неужели! Тогда я пересяду вон к тому усатому месье и избавлю вас от ненужной компании!

Раздосадованная холодным приёмом, девушка поднялась и направилась к соседнему столику, за которым тучный француз лет сорока пяти с усердием вгрызался в жирную хрустящую утку; но незнакомец поймал её за руку и, улыбнувшись сквозь раны янтарных туманов своих пеленающих глаз, пригласил разделить на двоих красных роз терпких вин соблазнение.

Немногим позже они лежали, сливаясь телами, в одном из отелей – заоблачных замков бродячих творцов – забывшись в кипящих страстях, опьянённых сплетеньями лоз – внезапно влюблённые в голод – горение чувств, рождённое фантазией города мечты и пёстрых павлиньих иллюзий...

А потом он ушёл. Спустя несколько лет или дней – он оставил её бездыханной на ветхой кровати в одной из тех пыльных мансард, в которых он жил тут и там, представляя на окнах портьеры, расшитые золотыми лучами, шелка дорогих простыней и портреты застенчивых дам, складывающих свои алые губки в мольбе о горячем, бросающим в обморок поцелуе.

То Париж нашептывал образы, присущие скорее вычурному безобразию королей, ведь он, как и любой другой Город, любил быть у власти умов. А особенно его привлекал человек, который вроде и не был человеком, что, впрочем, никоим образом не мешало ему влюбляться. Ибо тогда Инкуб, Гэбриел Ластморт, только начинал понимать этот мир, своё место в нём, и других, похожих на него демонов страсти.

Прошли годы, и вновь, как всегда, он остановился на полпути к небу – шагнул в неизвестную, но интригующе влекущую пустоту. Расправив крылья пожара, прорвавшись сквозь бледное эклектичное небо, спланировал вниз над палубами пришвартованных крыш, меж бронзы соборов и крон поэтичных садов, приземлившись на камни мостов петербургских владений.

И вновь полюбил…

- Почему не уйдёшь? Не оставишь этот проклятый город, который, словно безумный любовник, так и хочет поймать тебя на острый гранитный крючок?

- Самое сильное чувство приходит во время убийства любви. Нет ничего слаще этого на полпути к небу.

- На полпути к небу?

- Там, где можно гореть, не сгорев.

_________

_________

Наблюдатель, поигрывая чётками розария, смотрел, неотрывно, в глаза одного из мифических стражей – грифона, презрительно щурившегося из-под слепящего фонаря, который, как будто в насмешку, подвесил над ним вечереющий Город, влюблённый в своё отражение на чешуйчатой позолоте крыла. Две пленённых фигуры над душным, растушёванным серым, каналом, тянули к себе, сцепив зубы, тяжёлые поводки, годами прилагая усилия вырваться из-под гнёта Хозяина. Но хитрый, расчётливый Северный Царь приставил к ним двух двойников, чьи глотки заткнул окончаньями рабских поводьев – металлических прутьев, ставших основой Банковского подвесного моста. Днём и ночью грифоны не спали, застыв в беспощадном стремлении сойти с постаментов и вновь научить свои крылья летать. Словно бабочки в коллекционных коробках за стёклами серых дождей, среди прочих мистических образов увлечённого охотника – Санкт-Петербурга – они украшали воздушные стены своей страстной борьбой, восторгаясь которой не один поэт, вроде Поля, обретал вдохновение. "Вечная партия в бридж [206] Карточная интеллектуальная командная или парная игра родом из Англии. двух пар одного отражения".

Наблюдатель смотрел, застыв так же, под пастью одного из мистических львов, и тот, что напротив, ослеплённый надбровной лампадой, принимал его за своего двойника. И сильнее тянул, продолжая борьбу, ибо ночью боялся заснуть (утомлённый за долгие годы), проиграть и упасть с постамента, сломать крылья о жидкое небо костлявой реки. Ведь Город шептал: «Вырвешь путы – получишь свободу. А отпустишь – тебя больше нет». И грифон, пусть с ослабленным взором, литой челюстью дико тащил к себе нить металлических пут.

"Этот Город – Инкуб. Пленник собственной страсти. Как и многих людей, его тешит возможность убить, покорить, посадить на замок, за стекло. Такой Город есть в каждом из нас: жестокий, холодный, больной. В то же время – горячий, как ложе влюблённых; красивый, как в юных мечтах. Безумный. Он окружает нас, наполняет нас, изменяет. Весь мир, внутренний, внешний – это Город, который мы строим для себя. И что-то берём за основу – источник, из которого рождается архитектура души. Как и многие люди, выбирая: быть пастухами послушных овец, или сражаться с богами."

Наблюдатель смотрел, немигающим взором бросая крылатой фигуре ответный презрительный смех, столь похожий на тот, что он слышал, лишь только войдя в этот призрачный Город. Смех, похожий на голос пожара – стаккато дымящихся стен и паркетных углей, столь знакомое сердцу Инкуба, ибо было так остро созвучно с дыханием пламени, обжигавшим его изнутри. Не однажды он, Гэбриел Ластморт, становился безжалостным зверем, тащившим несчастную жертву в свой дикий костёр; как упрямый грифон – не желал принимать своё отражение. У порога зимы среди дыма коптящей листвы хоронящегося ноября на висячем мосту над угольной рябью свёрнутой шеи канала Инкуб вышел навстречу своему дежа-вю под туманною маской луны Северной карнавальной Венеции. Скарамушем, скучавшим о вкусе жадеитовой лавы чумы.

Мастер дрогнул: запела шкатулка. Запела душа Наблюдателя. Но шаманские дроби печати – розария – раздавались с другой стороны: откуда-то из глубины, далеко от души. "Как такое возможно?"

Мастер слышал, как Город, увлекшийся пытками, музыкой воплей, упорно стремясь наказать своих дерзких холопов, внезапно восставших против него, вдруг затих, удивлённый, смешался и даже как будто запаниковал. Ведь целью безумной игры, что он затеял, был Гэбриел Ластморт, который внезапно в смеющемся па приоткрыл сокровенную дверь – шкатулку, где в сердце петровских времён блаженствовал строгий патрон петербургских имений. Там, где даже Видящие передвигались на ощупь; а редкие люди, и то в качестве духов, приглашались на увеселительную казнь, естественно, их собственную.

И вот, пока Город решал, где разместить свой новый, особенный экземпляр (какой украсить дворец или сад, посадить на колонну иль, может, под бронзовый купол), сметая на пути все преграды, как истинный, а, значит, весьма сумасшедший коллекционер, Наблюдатель каким-то таинственным образом сорвал его планы. Словно смог разделить свою душу и страсть, сбив со следа охотничьих псов взбеленённой Пальмиры.