Константин Кривчиков - Поцелуй королевы. Кн. 1-3[СИ]

Лишь получив несомненный знак, осмелился я на сей труд, дабы доверить память пергаменту. Но осмелился при сем, трепеща и волнуясь. И сегодня, в лето 1490 от Р.Х., начиная запись, вынужден я прибегнуть к хитроумному старинному шифру, коему обучил меня покойный брат Назарио. Мудрый и добросердечный мой наставник, брат Назарио, часто повторял: "Знание не есмь добро или зло. Оно дается нам по наущению Всевышнего, ведающему про все и над всеми. То, что открывается человеку, должно им быть познано и изведано. Ибо на все есть Божий Промысел".

Полагая случившееся обстоятельство с рукописью маррана явным свидетельством Божьего наущения, не вправе я более хранить страшную тайну лишь в своей голове. Да и память моя ослабевает, упуская подробности, о значимости коих не мне судить. Но то, что я изложу, не каждому дано будет прочесть и понять, а токмо посвященному. И мне остается лишь уповать на то, что сего человека направит на верный путь рука Творца, а не его извечного противника и обвинителя, имя коего я не могу и не смею начертать на сем пергаменте.

Вот моя история, изложенная прямо и откровенно лишь о доподлинно виденном и слышанном, без укрывания, поелику есмь она исповедь души, обращенная к Всеведующему и Всемогущему. Да простит Он грехи мои. Аминь.

Родился я в местности Сеговия, в небольшом селении по прозванию Аревало. Отец мой, Диего Ривера, был обычным крестьянином, сумевшим впоследствии разбогатеть благодаря трудолюбию и упорству, а также удачной женитьбе на моей матери, происходившей из купеческого рода крещеных мавров-морисков. Мать моя, очень грамотная женщина, умела писать на кастильском и мавританском языке. К тому времени, когда я родился (седьмым и последним ребенком в семье), мой отец владел трактиром и постоялым двором на крупном участке земли.

Не буду подробно описывать годы детства и юности, дабы не отвлекаться от основной канвы повествования. Замечу лишь, что родители меня баловали, как последыша. Я закончил школу при монастыре, выказав высокие способности ко всем наукам, особенно к языкам. Кастильский и мавританский, благодаря матери, я знал в совершенстве, а монахи обучили меня латыни и древнегреческому языку. Моя матушка стала заводить с отцом разговоры — не направить ли меня учиться в университет в Толедо? Уж очень она мечтала о том, чтобы я стал благородным ученым сеньором. Отец относился к этим разговорам насторожено, однако потихоньку и он начинал поддаваться тщеславным уговорам матери.

И тут нашу семью постигло огромное несчастье. Во время эпидемии оспы, накрывшей черным крылом Кастилию и соседние провинции, умерла матушка и мой старший брат. А так как всего нас, братьев, было лишь двое, то я остался единственным наследником. О дальнейшей учебе пришлось забыть, я начал помогать отцу, работая в трактире вместе с сестрой Габриэлой — остальные к тому времени повыходили замуж. Благо, отец мог дать за каждой дочерью хорошее приданное.

Отец сильно горевал после внезапной смерти супруги и даже не помышлял о новой женитьбе. Хотя был еще достаточно крепким мужчиной, немногим старше пятидесяти лет. Да и управительница в нашем большом хозяйстве не помешала бы. Но все изменилось, когда в селении появились старик Игнасио со своей внучкой, прекрасной лицом и изящной телом, Летицией. Они пришли откуда-то с юга, от границ с Гранадой, где тогда правили мавры, и часто происходили жестокие, кровавые стычки.

В трактире на втором этаже, в жилой части здания, располагалось несколько комнат, предназначенные для купцов и прочих путников, останавливавшихся на нашем постоялом дворе. Игнасио попросил отца сдать ему и внучке комнату на несколько дней, пока они передохнут после долгой и трудной дороги.

Направлялись они, по словам Игнасио, в Астурию, откуда он был родом и где жил в молодые годы, пока не нанялся моряком на корабль. А дальше очутился в Малаге, затем в Севилье… Обо всем этом Игнасио рассказывал отцу вечером за кружкой вина, а я прислушивался, прибираясь в трактире, и не сводя глаз с Летиции — уж больно она была хороша, гостья с юга. Высокая, стройная, с темно-рыжими кудрями и продолговатыми зелеными глазами, Летиция сразу покорила мое юное и неискушенное в любовных испытаниях сердце.

Одного я тогда не заметил, ослепленный ее красотой — что и отец не сводит с девушки глаз. А Игнасио ему подливал и подливал вина, и платил, доставая из толстого кошелька серебряные монеты. Денег, судя по всему, у старика в кошельке хранилось много.

В ту ночь мне не спалось. Лицо Летиции с длинным и продолговатым, необычным для испанок разрезом глаз, не шло у меня из головы. Я еще тогда не знал, шестнадцатилетний юнец, что так начинается любовная горячка.

Заснул я поздно и настолько крепко, что даже проспал петухов. Разбудили меня яркие солнечные лучи. Вскочив и торопливо одевшись, я спустился вниз, опасаясь получить нахлобучку от отца: я обязан был каждое утро растапливать печь на кухне и носить воду из колодца, чтобы хватало на весь день. Еще спускаясь по лестнице, я услышал удивительно мелодичный, низкий женский голос, напевавший песню на мавританском языке, и невольно вздрогнул — такую же песню иногда пела моя покойная матушка. На кухне сестра и Летиция раскатывали тесто.

— Ну и спать же ты, братец! — заметила Габриэла. — А мы без тебя печь растопили. Иди быстрей за водой, а то отец уже спрашивал, где Каетано-бездельник, и не пора его стянуть за ноги с постели.

Девушки засмеялись. Я же покраснел от смущения, схватил в углу ведра и поспешил к колодцу.

Еще никогда в жизни я не носил воду так споро, едва ли не бегом. Но не потому, что боялся гнева отца. Мне хотелось как можно быстрей попасть на кухню, чтобы видеть Летицию. Но мне не повезло. Едва я закончил таскать воду, как появился отец и послал меня в лавку за пряностями и солью. А когда я вернулся, отец сказал, что пора почистить коровник, пока он не превратился в Авгиевы конюшни. А в трактире он сегодня сам управится.

Только вечером, за поздним ужином, я сумел опять увидеть Летицию, да и то лишь мельком. Она с сестрой прибиралась на кухне, почти не выходя в зал. Зато я подслушал часть разговора отца и Игнасио, которые, как и накануне, неторопливо попивали вино, сидя за соседним столом.

— Какая шустрая и сообразительная у тебя внучка, — сказал отец. — Все в руках так и спорится. Мне даже неловко — она весь день нам помогала, лучше любой работницы. Вон, большой котел с утра почистила.

— Это я ей велел, чтобы твоей дочке подсобила. Не гоже в ее возрасте без дела сидеть. Пусть готовится к семейной жизни, чтобы муж потом не ругался, что белоручка досталась, — Игнасио, заметив, что отец опорожнил кружку, снова наполнил ее из кувшина. — А у тебя, ты не обижайся, хозяйство запущено и настоящей женской руки нет. Что котел давно не чищен, я вчера приметил, когда на кухню заглянул. У дочери-то, наверно, все женихи на уме? Я тут сегодня видел одного паренька на гнедой кобыле. Часа два у двора вертелся, твоя к нему несколько раз выбегала, шушукались о чем-то.