Александр Прозоров - Заклинатель

Андрей сбежал с колокольни вниз, отодвинул засов, вышел во двор. По нему уже разбредались бояре-телохранители и свита в тяжелых шубах.

– Фу-уф, Бог миловал, – крестились многие. – Обошлось. Не попустил Господь беды самой страшной.

Зверев, спрятав лук в колчан, подошел к тому боярину с красным носом, что вышагивал по двору, и уточнил:

– Шуйский?

– Князь Шуйский, – величественно поправил тот.

– Понял, – кивнул Зверев, качнулся всем телом вперед, опираясь на левую ногу, и с небольшим разворотом выбросил вперед правую руку. Кулак врезался князю в челюсть. Тот щелкнул зубами и опрокинулся на спину.

– Что тут творится?!

– Кошкин, боярин Иван! – окликнул царского родственника Андрей. – Чего смотришь? Вяжи предателя.

– Я к тебе обращаюсь, боярин Лисьин! – сошел с крыльца на землю государь. – Как смеешь ты рукоприкладством родовитого князя и думского боярина бесчестить?

– Это он смуту устроил, гаденыш, – сплюнул на землю Зверев. – Его рук дело.

– Не может такого быть, боярин! Петр Шуйский мне на Библии клялся ни словом, ни делом, ни думой ночной супротив меня не злоумышлять. Богом клялся, кары небесные при отступничестве на себя призывал.

– Какая разница, кто чем клялся? Главное – что он делал. Что крикуны из толпы орали? Глинского им отдать? А этот паразит чего хотел? Ан ведь того же! Причем тогда именно вякал, когда люди клятве твоей, почитай, поверили и скандалить перестали.

– Государь, – подошел к правителю думский боярин. – Ты спрашивал, отчего люди побитые остались? Ан погляди, у кого лук на боку висит.

– Так это ты, Андрей Васильевич? – задохнулся гневом молодой царь. – Ты их живота лишил? Не я ли запретил людей побивать?! Разве я не запретил кровь безвинную проливать?! Как посмел ты приказ мой нарушить, боярин?! Ослушался меня, своего любящего и справедливого господина?

– Потому что ты мне живой нужен, господин царь, – передернул плечами Андрей. – Только и ты мне ответь, государь. За что ты бабушку свою, Анну, ненавидел?

– Да как ты смеешь…

– А разве не тебе гонец рассказал, как ее живую в угли горящие бунтари закопали? Что сыновей, внуков, слуг ее побили насмерть? Тебя это обрадовало? А коли нет – почему же ты убийц, душегубов, предателей трогать запрещаешь, наши животы под их сулицы подставляя? Почему меня, который за тебя дрался, хаешь – а этого, уже трижды изменника поганого, Шуйского, под защиту берешь? Хотя не отвечай. Не надо. Ни к чему. Я все равно уезжаю, государь. Ты так рьяно милуешь и прощаешь своих врагов, ты так строг к тем, кто любит тебя и защищает, что быть твоим другом… – Андрей скривился. – Быть твоим другом невыгодно, государь. Опасно. А становиться предателем я не хочу. Так что прощай…

Он развернулся и быстрым шагом пошел к конюшне:

– Никита, ты где?! Коня седлай! Уезжаю!

Пока среди сотен лошадей большущей конюшни Андрей искал своего гнедого, подошел и холоп. Он знал, где стояли скакуны Лисьиных, где лежала упряжь, быстро уложил на спину коня потник, седло, затянул подпруги, надел узду. Несколько минут Зверев запрыгнул в седло, сорвался во весь опор, пулей вынесся из ворот конюшни, пересек двор с еще не убранными трупами, вылетел за ворота и устремился к Пуповскому тракту. На дороге он повернул к Великим Луками и перешел на неспешную походную рысь.

Как Андрей и ожидал, уже к вечеру его нагнал на покрытых пеной лошадях Василий Ярославович с холопами. Боярин натянул поводья, переходя с галопа на рысь, пристроился стремя к стремени, громко хмыкнул:

– Эк ты с государем разговариваешь! Ровно не он, а ты здесь господин.

– Обидно, отец. Ему жизнь спасают – а он вместо слова благодарного еще и ругать начинает.

– Молод он, Андрюша. В походах не бывал, людьми не правил. В книжках оно ведь все куда как проще и красивее получается. Вот и пытается… как в книжках. Пооботрется немного, ума-разума наберется. Советники все же мудрые вокруг.

– Это Шуйский, что ли?

– Князья Шуйские тоже немало хорошего для Руси сделали. И сделают. Однако же велик соблазн власти. Трудно, непросто от нее отказаться. Вот и буйствуют. Ничего, ребенок у царя родится – тогда перебесятся. Смысла не станет бороться. Не за что.

– Но мы ведь в реальности живем, отец! Сколько крови пролиться может, сколько бед еще случится, пока правитель «пооботрется», пока Шуйские «перебесятся»?

– А сразу ничего и никогда не получается, сынок, – пожал плечами Василий Ярославович. – Однако же жизнь, согласись, все лучше и лучше становится. А лихо ты Ивану про его бабку ввернул! Он ведь, как ты отъехал, Кошкину повелел следствие подробное провести да виноватых в пожаре и бунте отыскать. И на тебя, заметь, опалы не наложил, догнать и под стражу взять не указал. Видать, признал правоту-то. Так потихоньку и научится. Ему бы еще через сечу настоящую пройти. С кровью, болью, с мертвецами да ранеными. Чтобы вечером отпевал тех, с кем утром просфоры кушал, чтобы женам и детям отцов убитых лично привез. Вот тогда точно жизнь от сказки отличать научится.

Атака конной лавой

Домой они возвращались еще зимой. В здешних датах Андрей потерялся давным-давно, больше года назад, поэтому определиться по времени мог лишь примерно. На его взгляд, стояла только середина марта – но для начала весны было уж очень холодно. Морозы держались примерно в десять градусов, сугробы и не думали чернеть, капели не слышалось, а лед звенел под копытами, как в крещенские морозы.

– Где-то с месяц еще до оттепелей, – подтвердил его мысли отец, когда они повернули с тракта на присыпанный снегом, извилистый Удрай. – Как раз до хлопот с посевной управимся.

– С чем управимся?

– Как с чем? Со свадьбой, с женитьбой твоей. Мы с князем Друцким как раз на протальник и условились. Нам с тобой в Москву надобно было обернуться, ему – невесту из Новагорода, от тетушки привезти. Как вернемся, ныне же с ним снесусь, да день уж окончательный назначим. Когда ты, боярин, в князья заделаешься…

Уже следующим утром Зверев во весь опор мчался на Козютин мох, к заветной пещере.

– Не помешаю, волхв? – откинув внутренний полог, громко поинтересовался Андрей.

– Отчего же, чадо? Заходи, заждался я тебя. Зеркало сказывает, и пожар, и покушение случились давно, – ан тебя все нет и нет. Думал уж, забыл про старика.

– Ты забыл учесть в своих ожиданиях дорогу, мудрый Лютобор, – спустился в глубину чародейской берлоги юный боярин. – От Москвы до Пятого Креста немалый путь.

– Не говори мне о сем бесовском порождении, – недовольно рыкнул колдун. – Оно весь здешний мир переломало.

– Ты же говорил, что признаешь христианство, волхв!

– Если я признаю греческую веру, это не значит, что я должен ее любить, – отмахнулся чародей. – А ты, отрок, мог бы хоть во сне ко мне явиться, али днем через стену пройти.