Александр Годов - Двери в черную радугу

Боров качнулся, повалился на землю.

Картинка погасла. Через мгновение на экране появилась девушка. На вид ей можно было дать лет шестнадцать-семнадцать. С трудом, но Сергею удалось узнать черты лица блондинки с фотографии. Только на записи у нее были темные, ниспадающие до плеч волосы. Девушка лежала на кровати и сонным голосом говорила в камеру, как сильно она любит пусика, какой он хороший и добрый. Тропов растянул губы в ехидной улыбке и промотал запись.

Вот парочка устроила вечеринку у себя в особняке; вот жирный боров тычет в камеру пышным букетом роз; вот девушка красуется в новом коротеньком платье; вот роддом. Сергей остановил перемотку. Видимо, решил он, на этом диске находились все более-менее значимые события в жизни этой парочки.

В сморщенном комочке плоти было трудно увидеть человека. Крошечный гомункул. Он пищал и тянул ручки к камере. Сергей вспомнил младшего брата. Когда тому было лет пять-шесть, он утром приходил к нему в комнату, прыгал в кровать и лез обниматься. Наверняка и эта кроха… Тропов отбросил дурные мысли.

Картинка вновь погасла, но больше не ожила.

Странно, размышлял Сергей, оказывается у борова и блондинки был ребенок, но тогда почему в доме нет его фотографий? В конце концов, нет детской комнаты! Тропов еще раз решил пройтись по дому и попытаться найти объяснение на свои вопросы. По возможности удастся найти камеру.

Тропов спустился в подвал в надежде найти хоть какие-нибудь детские вещи, которые бы смогли прояснить ситуацию с ребенком. Тихо тарахтел в углу электрогенератор, от окошка тянуло холодом.

«А что искать-то в самом деле?»

Звуки его шагов, точно испуганные голуби, взлетали к потолку. Сергей вяло начал разгребать картонные коробки и прочий хозяйственный мусор.

Время скупо отсчитывало минуты. Найти что-нибудь связанное с ребенком не удавалось. Тропов все больше мрачнел.

«Должна же быть хоть одна игрушка!»

Сергей сел на корточки. Где искать? Он приподнял картонную коробку, под ней валялся велосипедный руль. Только сейчас до Тропова стало доходить, что вещи, находившиеся в подвале, не могли находиться в таком беспорядке у богатого человека: есть прислуга, которая все уберет. А главное: предметы не имели никакой ценности. Вот зачем владельцу шикарного дома держать в подвале части старого «аиста»? Или старые кожаные перчатки? Или поношенные кроссовки?

Тропов нервно жевал нижнюю губу, перебирая все возможные варианты происходящего. Но из-за усталости цепочка мыслей ускользала, и он не мог собрать все кусочки пазла. Его охватило чувство страха перед неизвестностью. Возможно, в доме был кто-то и следил за ним, Таней и Бурой. Сергея прошиб холодный пот. Он огляделся еще раз.

Генератор отбрасывал широкую продолговатую тень; слабо помаргивала лампочка.

Сергей и сам не знал, что хотел услышать. Тихое поскрипывание двери и крадущиеся шаги? Или приглушенные звуки, сопровождающие вторжение в дом безжалостного убийцы?

«Это все из-за того, что я мало сплю, — размышлял Тропов. — Придумываю тут врагов. Еще чуть-чуть — и почувствую запах зомби».

Он вышел из подвала и направился прямиком к окну в холле. Хмурясь, Тропов вглядывался в соседние дома. Было тихо и спокойно.

Фотография в рамке. Это раз. Семейная хроника на диске. Это два. Ребенок у жирного борова и блондинки. Это три. Но никаких детских вещей и беспорядок в подвале. Это четыре.

Вскоре Сергей бродил по комнатам, чтобы еще раз перепроверить дом. Он осматривал каждый шкаф, каждую полку. Сердце его билось, как кузнечный молот.

Бурая вновь появилась неожиданно и не к месту. Одета она была в серую пижаму.

— Ты че не дрыхнешь, дурачок? — спросила она.

— В этом доме что-то не так, — выпалил Тропов.

— Совсем ошизел? — Девушка преувеличенно вздохнула и закатила глаза.

— В особняке должна быть детская комната! — прокричал Сергей.

— Знаешь что: ложись спать и не выдумывай.

В этот момент тишину нарушил высокий пронзительный визг с улицы.

Дохляк заперся в подсобке. Сначала он хотел остаться в магазине, чтобы любоваться тем, как свет играет в стеклянных бутылках из-под кока-колы, как ночь обгладывает зомби-муравейники, но «архаровцы» не давали по ночам спать.

В подсобке тихо.

Помещение выдержано в черно-серых тонах. Стены обклеены фотографиями с грудастыми красотками. В углу стоит ламповый телевизор — большой и старый, как тираннозавр. На нем — ядовито-желтая игрушка-бабочка. На полу ворсистый серый ковер. Возле двери красуется трехметровый шкаф, внутри которого валяется разное барахло: шубы и свитеры, изъеденные молью, восемь пар обуви сорок пятого размера, сломанные вешалки.

В подсобке пахло помойкой. То что было нужно Дохляку. Он устал. Очень устал. Он больше не вставал с тахты.

(Тахта была шершавая на ощупь. От нее разило мочой и алкоголем. Но она ему нравилась.)

Боль разорвала грудь. Дохляк бросил рассматривать подсобку и постарался сосредоточиться на боли. Внутренний голос начал говорить о том, что он подыхает.

«Но ведь я и так умер! Трупак!»

Бум, бум, бум. Как бой долбаного барабана! Удары в груди становились чаще, как будто сходились вместе, удары в груди становились реже, потом прекращались.

И через минуту все начиналось по-новой: бум, бум, бум.

Дохляк поднялся, колени задрожали. Он подошел к своему пакету с уродинами-куклами. Перед глазами все расплывалось.

Мир тонул в белой дымке.

Дохляк схватил пакет. Полиэтилен заскользил и начал морщиться.

Боль поглощала.

Бум-бум-бум. Из груди слышалось постукивание.

В тихой подсобке запредельно громко разнесся треск одежды — мертвяк рвал на себе футболку.

Правда — она простая. Он знал, что умирает. Даже если откинется не завтра, так послезавтра — точно. Даже если заработает давно неработающий моторчик — сдохнет. Конец близок. Эта должна быть та смерть, которая спасет.

Который день Дохляку снился один и тот же сон: он находит тоненькую-тоненькую иголку. Глядит, как блестит крохотное острие. Она — иголочка — говорит: я помогу избавиться от всех проблем, я это умею. Мертвяка аж прошибает слеза от радости. А маленькая спасительница продолжает: давай я зашью тебе веки.

Он соглашается.

Сияющее серебро все ближе и ближе к глазу.

Главное не моргать.

Пот градинами скатывается с него.

Не моргать!

А иголочка шепчет и шепчет о спасении.

Ближе. Еще ближе.

Кончик касается века. Боли Мертвяк не ощущает.

А потом он чувствует, как вытягиваются губы и превращаются в мушиный хоботок.

Дурацкий, глупый сон.

Боль в груди утихла. «Архаровцы» что-то сделали со мной, решает Дохляк. Чертовы уроды никогда не отпускают своих жертв. До некоторых пор он боялся того, что лишится своей кожи, лишится части прошлого, но теперь ему ничего было не страшно.