Ростислав Левгеров - Тысячеликий демон

Князя нашли утром в снегу – полумёртвого, окоченевшего, с вилами, воткнутыми в левый бок.

Андрей старался забыть, вычеркнуть тот день из жизни, но снова и снова он слышал тот сиплый, дрожащий от ярости голос: "Это тебе за дочь, демон! За дочь! Да сгниёт весь твой род, изверг!"

В обеденном зале пахло сухой плесенью. За спиной князя Андрея визгливо заскрипели закрываемые дворцовым привратником высокие, в два человеческих роста, двери. Догорающее солнце осветило расписные сводчатые стены, в её косых лучах подчёркнуто выделялась облупившаяся потускневшая краска; куски упавшей штукатурки с краской валялись тут же, на полу. Однако искусно выведенные художником хрестоматийные подвиги Всеслава и Божидара еще не потеряли былого лоска.

– Ну вот, наконец-то и мой сын. – Великий князь Мечеслав, моложавый, подтянутый, с добродушной улыбкой на устах поднялся и сделал несколько шагов навстречу Андрею. – Присаживайся, дорогой. – Великий князь, а для народа просто царь, заботливо поддерживая насупившегося старшего сына за локоть, подвёл его к приготовленному для него креслу. – Я сегодня велел постелить ковровые дорожки, а то мрамор ведь, чёрт знает какой скользкий. Ой! Прошу прощения за ругательство, ваше святейшество.

Человек, к которому обратился великий князь, был стар, невысок ростом и подвижен; лысину, покрытую пигментными пятнами, обрамляли редкие седые волосы. Одет он был в просторную рясу красно-бело-чёрных цветов.

– Ничего, ваше величество. – Священник вежливо улыбнулся, но тут же нахмурился. – Бог простит, бог всё прощает…

– Знаю, знаю, – поспешил прервать старика царь, усаживаясь в кресло. – Андрей, ты как? Вижу, неважно… А мы вот тоже читаем. Берем с тебя пример.

Рядом с обеденным столом возвышался деревянный помост, за которым находился худощавый человек с вытянутым лицом в оспинах.

– Читай же, Матвей, – плавно махнул рукой Мечеслав. – Велимир, ты что не ешь?

– Не хочется, батюшка, – тонким девичьим голосом ответил вышеназванный Велимир, являвшийся младшим сыном царя, – бледный робкий юноша, женственного вида, с покатыми плечами и красивыми зелеными глазами, смотревшими так печально, что казалось, он сейчас заплачет. – Нездоровится, – добавил он, пугливо посматривая на брата.

– Ну, может быть, ты тогда пойдёшь? – Слова великого князя тягостно разрывали звенящую тоскливую тишину. Андрей сразу же заскучал.

– Пусть останется, – буркнул он. – Пусть посидит в обществе людей, а не кукол.

– Зачем же неволить парнишку. – Тонкие пальцы царя непринуждённо постучали по столу. – Сынок мой нервничает. Скоро ведь знакомство с невестой…

– По слухам, эти венеги сущие дикари, – угрюмо глядя на Велимира, сказал Андрей. – Вот и хорошо, надеюсь, эта бестия, как её там?

– Ммм… Искра? Да, кажется, Искра, – подсказал Мечеслав.

– Вот-вот. Надеюсь, Искра сделает из тебя мужика, сопляк. Я сам её попрошу об этой услуге.

Великий князь тихо посмеялся в кулачок. Священник, а вернее, принципар Великой Триединой церкви Клеомен придирчиво изучал запеченного с яблоками гуся, принесенного немолодым хромым слугой в небесно-голубом охабне, на воротнике которого темнели пятна жира. Велимир ссутулился, сжался и часто замигал.

– Ещё заплачь, – донимал его Андрей.

– Хватит, сын мой. – Мечеслав слегка хлопнул ладонью по столу. – Иди, Велимир. – Царь подождал, когда он уйдёт, и наигранно весело сказал: – Итак, друзья, выпьем и послушаем Матвея.

– Великий князь Блажен, – прочистив горло, начал Матвей, подождав прежде, пока ужинающие выпьют и закусят, – собравши войско, и присоединив к нему верных своих союзников – алар и вустов – двинулся быстрым шагом ко городу Лух. Там был брод через реку Горынь. Великий князь Блажен намеревался переправиться через реку, и выйти на равнины, где можно было широко встать и принять бой. Но противник опередил его – Легионы Тута из Эйка уже затаились средь пригородных садов. Ничего не подозревающее воинство славного нашего повелителя и отца церкви Триединой Блажена попав в засаду, бились насмерть; но силы были не равны: гнусная измена, последовавшая со стороны алар и вустов, омрачила разум воинов. Князь велел трубить отступление; сердце его преисполнилось печали. Вересы торопливо отступали, теснимые неприятелем, к коему примкнули также и вероломные дубичи. Спустя два дня тремахи, изрядно потрепав наше войско, повернули назад. Тут Эйкский вступил в Пронту с величайшей помпой. Ему были оказаны всяческие почести; горожане призвали на его царствование; но он не успел вступить на престол, так как был коварно умерщвлён завистниками…

– Надо же, какой был человек! – произнёс Мечеслав, рассеяно рассматривая серебряный бокал с красным вином. – А ведь Тут выходец из низов. Его отец рыбак, насколько я знаю. Но… там говорится, будто батюшка грустил? А по-моему, батюшка отнюдь не грустил. Батюшка был в ярости. Чьи строки это? Кто написал?

– Акун, наш послушник, – ответил Клеомен. – Очень мудрый старец. Между прочим, Акун участвовал в той битве при Лухе. И вы правы, Акун как-то сказывал, что Блажен, да пребудет в мире его прах, рубил головы боярские так, что сам весь забрызгался кровью. Но писать об этом, сами понимаете, не стоит. Ведь преподобный Блажен…

– Свят и непорочен, – устало закатив глаза, дополнил царь. – Вернул нас в лоно истинной веры, после стольких лет хождения во тьме. Знаем.

– Вот именно. – Маленький священник отчего-то рассердился. – И не надо ёрничать, ваше величество. Вы бы вспомнили, кто должен быть на моём месте? Кому наследовал священный трон Храма нашего ваш батюшка? Но, несмотря на это, принципар я.

– А я скажу вам, преподобный Клеомен, – вздёрнув бровь, сказал Мечеслав. – Лев, вот кто должен быть и на великокняжеском троне и на священном. Лев, или отравленные им Игнатий, Глеб, Василько и Антоний. Я уж не говорю о Романе, умершем в младенчестве. А я – и самый младший, и самый нелюбимый. Не зря ведь я Мечеслав – батюшка презирал вересские имена.

– Господь покарал этого нечестивца и братоубийцу! – возбуждённо воскликнул Клеомен. – Его нет и, слава богу! Но вы-то есть!

– Не будем сориться, ваше святейшество, – тепло сказал царь. – На носу праздник. Первый урожай…

– Которого нет, – подметил Андрей, морщась от ноющей боли в левой ноге. Нога, в отличие от руки, ещё как-то работала, но при этом постоянно болела. – Что же мы будем класть на алтари? Крапиву вместо снопов пшеницы? А может, пустые миски горожан, в знак скорби и голода? При этом, все вместе, дружно вознесём хвалу господу за милость, и поклонимся всем трем его ипостасям: облобызаем стопы Младенца, умилительно будем плакать, глядя на Деву, покорнейше поблагодарим Старца… хм… за мир…