Лада Лузина - Меч и Крест

И огонь услышал ее!

Он вздрогнул и бросился к ней, захлестнув собой, — тонкая фигура слилась с исполинским пламенем, пламя взлетело бесконечным столбом, равнодушно оставив обглоданную почерневшую церковь и обугленные деревья. Из больничных корпусов выбегали испуганные люди. Кирилловская гора заорала вдруг одним оглушительным страхом…

Троица застыла за забором — Маша с бесконечным вопросом внутри, Катя, очнувшаяся из небытия в черно-красном аду, и Даша, уже вцепившаяся в драгоценную и подтвердившую свою жизненную важность метлу, — не в силах оторвать взгляд от горящего небосвода, завораживающе страшного, пугающего и прекрасного.

И у них на глазах бесформенное и кажущееся бескрайним, золото-черное клубящееся пламя обрело края и форму. Два титанических крыла. Длинный сияющий хвост. И пять исполинских змеящихся голов…

Огонь-дракон взмахнул гигантскими крыльями и полетел на юго-восток.

— Боже! Я дезодорант забыла! — взвыла Чуб.

И Катя с Машей по-бараньи уставились на нее, пытаясь поверить в реальность этой нелогичной реплики и еще более нелогичного отчаяния в круглых Дашиных глазах.

— С тирлич-травой! — лопнула Даша, глядя на их вытянувшиеся лица. — Все! Мы не взлетим! Он уйдет!

— Дура! — бесстрастно выругалась Ковалева. — Мыло на той же траве. Ты ж им…

— Мылась! Ура! — заорала сиреной Землепотрясная. — Все на метлу! Катя на заднее седло! Маша на раму передо мной! Упустим!

— Не упустим, — с мукой сказала Маша. — Я знаю, куда он полетел. На Старокиевскую гору.

Они летели по горячему воздушному следу, и даже на вышине в двести метров было жарко, словно в трубах гигантской топки. И изгибающийся бесчисленными холмами Киев под ними казался лишь бесконечным извилистым лазом Змея под землей, сохранившимся в ландшафте вечного Города со времен пришедшего сюда Кия.

— Черт… Черт… Черт… — бессмысленно чертыхалась сзади Катя. И ее уносимые ветром слова мнились Маше далекими, как обрывки забытого сна.

— Не черти, счастья не будет! — огрызнулась Чуб, не поворачивая головы. — Вон она!

Но не было им больше счастья.

И не было больше Старокиевской горы. Гора пылала. Гора превратилась в громадный столб огня, поглотивший здание серокаменного музея истории Украины, и трехсотпятидесятилетнюю липу, посаженную Петром Могилой, и фундамент первой православной церкви, построенной князем-крестителем. Выли столпившиеся на площади пожарные машины, сбежавшиеся сюда всем испуганным табуном из пожарной части на перекрестке Владимирской и Большой Житомирской. Горели обезумевшие окна дома № 34 и дома № 30… Люди выбрасывали из окон вещи. Люди бежали вниз по Андреевскому спуску. Люди толпились у красных машин, пытаясь помочь и мешая очумевшим пожарным.

Даша уверенно спикировала прямо на купол Андреевской церкви, одетый в изумрудно-золотой царский венец. И Маша трусливо умостила свою попу в углубление под царственной маковкой и судорожно вцепилась в золотое крыло лепнины, мысленно уже падая вниз и теряя сознание от свистящего страха. Купол был покатый, и подобное приземление можно было здраво объяснить лишь намерением предложить им покончить с собой, разом и без дополнительных мучений.

— Зачем ты села сюда? — озвучила ее мысли Катя, присаживаясь рядом.

— А ты подумай! — Чуб преспокойно села слева от Маши, водрузив метлу поперек шести коленей.

— Не знаю.

Судя по голосу, Катя была по-прежнему оглушенной и невменяемой. А Маша стала такой, едва оказалась здесь. Подпертая с двух боков, она плотно зажмурила глаза, вцепившись в древко, словно в поручень балкона. Стало чуть-чуть легче. Но ненамного.

— Да потому, что это церковь! Нормальная, а не проклятая. Здесь мы в безопасности!

Но Маша так не думала.

А Катя попросту не знала, что и думать.

— Почему мы ничего не делаем? Что, так и будем тут сидеть?! — вскричала обозленная Чуб, единственная из них сохранившая энтузиазм и трезвое восприятие происходящего. — И чего он на нас бабахнул? — заскулила она о горькой гибели «их» приватизированной горы.

— В самое сердце, — слепо прошептала Маша. — На Старокиевской стоял первый Град трех братьев и княжий терем Владимира. И три богатыря пировали когда-то здесь. И три мы… Это сердце земли, которую отвоевали у Огненного Змея.

— Это наша гора! — разозлилась Землепотрясная.

— Смотрите, как странно… — сказала Катя.

Маша зажмурилась еще сильней. Даша расширила глаза. Белые струны пены, вылетавшие из десятка пожарных шлангов, стали вдруг оранжевыми, и секунду спустя Чуб поняла: вода горит, будто кто-то заранее подлил туда бензина.

«А может, и подлил?» — мелькнуло в голове.

Но она тут же отбросила эту излишне реалистическую версию как слишком малореальную.

— Эх… — застонала она, сжимая кулаки. — Это мы должны были остановить его! Мы должны были предотвратить! А теперь…

— Но как можно убить огонь мечом? — жалобно оправдалась Ковалева, не разжимая глаз.

— Да при чем тут во-още твой меч! — вспылила Даша. — Откуда ты его притащила? Если бы ты воскресила богатыря, как я тебя просила…

— Что-что? Кого? — невменяемо переспросила Катя.

— Я воскресила! — от возмущения Маша даже слегка разжмурила веки и взглянула на возмутительную и круглую Дашину щеку, старательно отсекая краем глаза все остальное. — Это его меч! И это не просто меч! Когда-то этот меч был крестом, который принес сюда Андрей!

— Первозванный? — поддержала ее Дображанская, цепляясь за эту — первую доступную ей фразу.

— Ты видела во сне Добрыню. — Маша повернулась к Кате и ухватилась глазами за ее безопасный подбородок. — И он спрашивал тебя…

— Оно ли это.

— Оно — это оружие!

— А она? Та, с которой он мне изменил?

— Она — вера!

— И что, злые силы боятся креста? Как в трехзвездочном американском триллере?! — разъярилась Даша Чуб на их демагогическое безучастие. — Ну, так помаши им, может, погаснет! Огню наплевать на твой крест и меч! Он — огонь!

Огонь медленно откусил безлюдный дом № 38 бывшей усадьбы Муравьева. Он не торопился, смакуя каждый кусок своей земли, наслаждаясь этим забытым и драгоценным вкусом. Пережевав пустующий 36-й, Огонь сладко лизнул округлые булыжники мостовой, облизнулся и поцеловал красную стену высокого и жилого терема…

— Но как-то же им удалось победить Змея, — сказала Маша с тоской. — Если им удалось сделать это в первом веке и в десятом, неужели мы сейчас не придумаем?

— А при чем тут змей? — опять перестала понимать их Катя.

— Огненный Змей — это метафора! — разъяснила Ковалева.

— Ага, метафора! — саркастично согласилась Чуб.

Метафора уже подожгла левый бок 34-го и глубокий яр, бывший некогда воспетым Тютчевым садом. Пылали художественные мастерские и галереи, пылал горизонт за ними, и пылали черные камни Андреевского, которые вроде бы никак не могли гореть.