Лада Лузина - Выстрел в Опере

В этом Маша убедилась сама — пока тропинка к могиле петляла над берегом, внизу, по кромке моря бегали наперегонки совершенно голые люди. Стоял палаточный городок хиппи, кто-то играл на гитаре. Богемность была налицо — и все прочие обнаженные перед солнцем места.

«Даш, мы все равно не можем туда ехать сейчас — мы держим время! Нам нужно, чтоб в настоящем оно стояло. Мы можем перемещаться только по Прошлому. А в Прошлое можно ходить не ближе, чем на тринадцать лет назад».

«Это же землепотрясно! — и не подумала расстраиваться Чуб. — Как раз тринадцать лет назад я и была там первый раз! Еще совсем малая…»

Но как только они вышли на улицу, выяснилось: тринадцать лет назад, когда Даша была «совсем малая», мир был совершенно иным!

Фундуклеевская была улицей Ленина. На какой-то доске доживал век плакат «Россия и Украина — сестры навек» с двумя красавицами в русском и украинском национальных костюмах. В гастрономах продавалась косметика и обувь, в обувных магазинах — шоколад и копченая рыба (и эта торговая лихорадка, заразившая даже совсем не предназначенные для торговли госздания, мигом напомнила Маше 1894).

Согласно моде 199? года, женщины были накрашены и разодеты, как проститутки. «Макдональдсы» пока не построили. По улицам ездили желтые троллейбусы, и проезд в них был совершенно бесплатным. А гроши исчислялись на миллионы.

Однако вид обменянных на Катины доллары маленьких фантиков-купонов привел Дашу лишь в еще больший восторг.

«500 тысяч! — засияла Чуб, разглядывая узкую бумажку с голубым Владимиром Крестителем. — Я сто лет такой херни не видала! — привела она в изумленье обменщика, а Машу в смущение, близкое к обмороку. — А что можно купить на ваш миллион? Десять купонов это все равно, что наши десять копеек или еще меньше?»

«Странные у вас какие-то доллары, — засомневался меняла. — А зачем вам метла?»

«Бежим! Бежим! — увлекая подругу с собой, Чуб пронеслась метров сто и только там разъяснила. — Доллары ж новые! Здесь они все равно что фальшивые…»

«Выходит, мы его обманули?» — запечалилась Маша.

Но остановить Дашин сумасшедший восторг не представлялось возможным:

«Проблем-то! Подождет тринадцать лет, и они опять будут нормальными. Гляди, гляди, как все на мой мобильник таращатся! Тринадцать лет назад мобильник, как сейчас „мерседес“, — цаца президентского уровня. Я здесь самая крутая! Их ни у кого еще нет. Боже, такси-„волги“ с шашечками! А давай поймаем таксо и быстро мотнемся на майдан Незалежности, может, там памятник Ленину еще не снесли? Я его в детстве не разглядела… Девушка, девушка, а разве уже была кока-кола? Девушка, я ж просто спросила… Че, трудно ответить? Блядь! — углядела певица киоск. — Кока-кола по цене кокаина! 60 тысяч. И как мы тут жили?»

Даша лицезрела смешной, недоразвитый, дедсадовский мир с высоты всезнающего господа бога — и позиция эта нравилась Чуб несказанно. В то время как не ведающие о ее временном превосходстве прохожие шарахались от них, как от городских сумасшедших.

Потом был поезд, удушливый общий вагон — в горячий летний период билетов к морю в кассе попросту не было, и подкупленный Дашей Чуб проводник запихнул их в общак Орудуя метлой, Землепотрясная с боем взяла две верхние полки, и целые сутки, отделявшие Киев от Крыма, обе Киевицы проспали без задних ног.

А утром Маша увидела чудо — поезд въехал прямо на пляж, провез их по краю моря и принес на приморский Феодосийский вокзал.

Но, в отличие от похожей на сказочный Зурбаган Феодосии, Коктебель Маше не понравился. Точнее, Маше не нравилась Даша!

Преодолев одиннадцать километров на древней, раскаленной от солнца попутке, Чуб тормознула машину у чахлого коктебельского кустика, пришла в полный экстаз — и так из него и не вышла.

«Я помню этот куст! Мы тут с одним пацаном зажимались!»

За кустами открылась аллея дома писателей и кустарный плакат:

Улыбнись, ты в Коктебеле!

За плакатом — указатель:

До моря осталось 300 шагов!

За сим — длинная-предлинная набережная.

«Землепотрясно! — взвизгнула Чуб. — Никаких цивильных отелей. И зачем их понастроили? Цивилы все только портят!»

На набережной Даша выпила молочный коктейль «Вкус детства» и «коктейльчик» «Новая вкуснятинка для вас», съела один из «безумных десертов» под названием «Хамское наслаждение». Обрадовалась, как родной, бумажке с надписью «Меняю виноград на деньги» и тут же совершила обмен. Вступила в диспут с продавцом полудрагоценных камней, защитившим свой лоток от воров табличкой «Краденые камни не приносят счастья». И купила букет кустообразной «ебун-травы», которую продавала тетка в горохастом купальнике.

Тетка как раз шлепала секс-травой по ягодицам парней с текстом «Купите, мальчики, букет, чтоб стояло много лет» и нашлепала Дашу, приговаривая: «Чтоб парни по барам водили и ничего от вас не просили, пока сами не захотите!»

«Маша, смотри! Во прикол!» — (Под выставленной на прилавке коллекцией крымских вин крепилась бумага «Замена мужей на летний период. Мальчики напрокат. Голубым не обращаться!»)

«Маша, смотри, это дом Волошина! Он его сам построил! Видишь, окна с рамами в виде солнышек…»

«Маша, смотри, это кафе „Бубны“! Но это уже не то, где Волошин с Толстым нажрались и, спьяну, расписали все стены…»

«Маша, видишь!»

Маша видела.

Веселый, беспроблемный, богемный, не понимающий цивильных законов Коктебель был страшно похож на Дашу Чуб!

На нее и саму можно было вешать табличку «безумный десерт „Хамское наслаждение“».

И неудивительно, что здесь Даша чувствовала себя как дома, а Маша — не в своей тарелке.

На многолюдной набережной ее словно бы разом окружили сотни Землепотрясных Даш Чуб — молодых и старых, полуголых, убранных в разноцветное тряпье, увешанных бусами, трясущих папуасскими косами, разрисованных узорами. Звенящая четырьмя монистами, серьгами, двадцатью браслетами Даша в кожаных шортах-трусах, в вышиванке слилась с толпой — стала почти незаметной!

«Маша, видишь! Это коктебельские камни. Волошин делил их на три класса. Низший класс — „собаки“. Это серые. Класс выше — „лягушки“. Это зелененькие. И высший класс — сердолики. Но их уже не найдешь».

Спустившись на усыпанный пестрою галькою пляж, Чуб заставила Машу набить «собаками» два дореволюционных, но новеньких кожаных, изъятых из шкафа Кылыны саквояжа и тащить их на гору.

«Я больше не могу!»

Теперь, держа увесистый сак под мышкой и метлу на плече, Чуб бойко вышагивала впереди — (в пушистом венке, сплетенном из «ебун-травы», в хлопчатобумажных в красную клубничку трусиках-стрингах, в подвязанной под грудью рубахе), — такая же потная, как Маша, но довольная и совершенно счастливая, не умолкающая ни на секунду!