Шарлотта Бронте - Повести Ангрии

— Дорогу карете лорда Хартфорда! — прокричал голос, и мимо нас пронеслось ландо, запряженное четверкой серых красавцев. Из дверей выступил сам председатель трибунала: поистине величавый судья в офицерском плаще, сапогах и дорожном картузе. Последний особенно шел к его смуглому, резкому лицу и пышным черным бакенбардам. Все вместе придавало ему несомненное сходство с исполинским орангутангом; убежден, что милорда охотно взяли бы в любой зверинец королевства. Под руку с его милостью шел господин в макинтоше и бежевой касторовой шляпе. Все сразу узнали вездесущего графа Ричтона, который, конечно, не мог пропустить сцену последнего унижения Гастингса и приехал в Заморну на трибунал. Гордость не позволила ему остановиться даже в такой роскошной гостинице, как «Стэнклиф», и сейчас он отправлялся со своим благородным другом к тому домой. Оба сели в экипаж, один мрачнее тучи, второй — весь улыбки и обходительность. За пять минут они пронеслись по Торнтон-стрит и свернули на Хартфордскую дорогу.

Через два часа итоги судебного заседания стали известны всей Заморне. Гастингс принял условия и дал показания против бывших друзей. Что именно он сказал, не разглашается, однако вскоре станет ясно из действий правительства. Гастингс вернул офицерский патент, согласился надеть полосатый мундир и алый пояс рядового в полку Белькастро и в награду за все получил жизнь — жизнь без чести, без свободы, без всяких остатков личности. Так открывается новая карьера Генри Гастингса, юного героя, воина и барда Ангрии! «Как пали сильные!» [39] Вторая Книга Царств (1:28). Плач Давида по Ионафану.

Сэр Уильям Перси, как и его отец, чрезвычайно упорен, когда речь идет о каком-нибудь его желании, какой-нибудь вздорной фантазии, и чем меньше доброго эта прихоть сулит ему самому или окружающим, тем упорнее он добивается своего. Нортенгерленд всю жизнь, как дитя, бежал за радугой, и в какие только бездны не падал в погоне за своей мечтой! Как часто она отвращала его от серьезных целей, увлекая за собою в то самое время, когда честолюбие уже возвело его на высочайшую гору, когда вершина была совсем рядом и с нее открывались все царства мира и слава их! Сколько раз в такие минуты Александр Перси поворачивал назад, потому что его поманила иллюзия красоты, и, спустившись с кручи, на которую взбирался столько дней и ночей, силился, как безумец, ухватить руками обманчивую грезу! Когда она рассеивалась, он не возвращался в разум. Он по-прежнему видел в облаках перед собой многоцветную арку и упрямо бежал к ней, хоть и облака, и сама радуга давно растаяли в ничто.

Сэр Уильям, чья душа и воображение куда холоднее, никогда не поддавался призрачным самообманам. По сравнению с Нортенгерлендом он сделан из мрамора, однако мрамор этот заколдованный и может оживать, как статуя Пигмалиона. Сэр Уильям подвержен настроениям. То прекраснейшее лицо вызывает у него лишь презрительную насмешку над женским тщеславием, то выражение на лице заурядном, луч, сверкнувший в глазах не огромных и не сияющих, останавливают его внимание и внушают романтические раздумья лишь потому, что созвучны сегодняшнему мимолетному капризу. И все же, если семя чего-то подобного — симпатии, расположения, приязни, называйте как хотите, — запало ему в душу, оно пускает там прочные корни и, тайно возрастая, может со временем превратиться в подлинную страсть.

Сэр Уильям, носящийся туда-сюда по важным поручениям, занимающий доверенный и ответственный пост иностранного атташе, а следовательно, живущий в вихре нескончаемых дел, по-прежнему удерживал в памяти нелепейшую из причуд, маленькую утешительную забаву — интерес к мисс Гастингс. После аудиенции у августейшей сестры сэра Уильяма она куда-то пропала с его глаз, и он не удосужился навести о ней справки. Последний раз он видел мисс Гастингс, когда та, красная от обиды и стыда, покидала королевскую приемную. Добросердечный молодой человек мысленно посмеивался от удовольствия, припоминая, с каким равнодушно-холодным видом стоял за стулом государыни. Он понимал, что мисс Гастингс никогда больше не обратится к нему за помощью, более того, станет всячески его избегать, чтобы малейшее ее обращение не было расценено как навязчивость. Он знал, что она как можно скорее покинет Витрополь, и дал ей уехать, не попрощавшись. И все же мисс Гастингс жила в его памяти; сэр Уильям по-прежнему улыбался, припоминая ее жар, ему приятно было воскрешать перед глазами ее быстрые взгляды во время их разговора — взгляды, в которых он явственно читал то, что она считала надежно схороненным в своем сердце. По-прежнему при виде субтильной фигурки, маленькой ножки, умного тонкого лица у него пробуждалось ощущение чего-то приятного, чего-то такого, о чем стоит поразмышлять. Итак, сэр Уильям не собирался отказываться от мисс Гастингс. Нет, когда-нибудь он снова ее увидит. Удобный случай непременно представится. Одно он знал наверняка: можно не опасаться, что она его забудет. О нет:

Так что когда сэр Уильям приехал в Заморну, убедившись, что она все еще там, то принялся в редкие свободные минуты раздумывать, как, где и когда возобновить знакомство. Мисс Гастингс не должна догадаться, что он искал встречи, — пусть все произойдет как будто случайно. Более того, сейчас ее мысли целиком заняты братом. Надо подождать несколько дней, пока волнение, вызванное судом, уляжется и преступник будет далеко от Заморны, на пути к новому месту службы и новым товарищам за пределами цивилизованного мира. Тогда мисс Гастингс, лишенная родственного участия и отнюдь не осаждаемая толпой воздыхателей, почувствует себя совсем одинокой, и случайная встреча со знакомым станет для нее событием немаловажным. Итак, сэр Уильям решил следить за ее перемещениями. Он нимало не сомневался, что при некоторых усилиях сумеет придать делу выгодный для себя оборот.

Прошла неделя-другая. Суд на Гастингсом, как всякая громкая сенсация, был забыт. Сам арестант отправился к черту или к Белькастро, что одно и то же. Он пешим маршем выступил из Заморны в составе одной из рот прославленного полка под командованием капитана Дампьера. На нем были белые штаны, алый кушак и полосатая куртка. Под звуки трубы, барабана и горна пропащий удалец покинул город, оставив по себе воспоминания о том, кем он был — человеком, и кем стал — чудовищем.

Удивительное дело: бесчестье Гастингса ничуть не уронило его во мнении сестры. Родных отталкивает не публичное осуждение, а личная обида. Мисс Гастингс слышала, как его поносят на каждом шагу, обливают грязью в каждой газете, но для нее он был все тем же братом, что и до своего падения, и она смотрела на него все через те же розовые очки. Сестра проводила его с ликующей надеждой (полностью ее заслугой, потому что никто больше эту надежду не разделял), что он грядущими подвигами смоет грязные наветы клеветников. И все же она понимала, что ее брат — неисправимый негодяй. Человеческая натура полна противоречий. Невозможно выкорчевать естественную приязнь из сердца, в котором она когда-то пустила крепкие корни.