Дэннис Фун - Тень Хранителя

УСЛЫШАВ СМЕХ, ОНА БРОСАЕТ ВЗГЛЯД ВНИЗ И ВИДИТ РОУНА, КОТОРЫЙ ГОНИТСЯ ЗА ЛЕМОМ. ОНИ ТОЖЕ ОКРУЖЕНЫ СИЯНИЕМ: РОУН — ГОЛУБОВАТЫМ, КАКИМ РАННИМ УТРОМ БЫВАЕТ ЧИСТОЕ НЕБО, С ОРАНЖЕВЫМИ ОТСВЕТАМИ, БУДТО ОТРАЖАЮЩИМИ ЛУЧИ СОЛНЦА. А ЛЕМ ВЕСЬ СВЕТИТСЯ НЕБОЛЬШИМИ ЖЕЛТОВАТЫМИ ПЛЯШУЩИМИ ОГОНЬКАМИ, КОТОРЫЕ, КАЖЕТСЯ, ВЕСЕЛО ЕГО ЩЕКОЧУТ. СТОУВ С ТРУДОМ СДЕРЖИВАЕТ СМЕХ И СЛЫШИТ, КАК ВНИЗУ ОТКРЫВАЕТСЯ МАЛЕНЬКАЯ ДВЕРЦА. ОНИ ВХОДЯТ ВНУТРЬ! ОНА ЛЕЗЕТ В КАРМАН ЗА ЯБЛОКОМ, КОТОРОЕ ДАЛА ЕЙ МАМА.

«СТОУВ, ТЫ ТАМ, НАВЕРХУ? — ОНА ВИДИТ ЛИЦО БРАТА, ТИХОНЬКО ХИХИКАЕТ И БРОСАЕТ ЯБЛОКО ВНИЗ. БРАТ ЕЕ В ПОСЛЕДНИЙ МОМЕНТ ЧУТЬ ОТКЛОНЯЕТСЯ В СТОРОНУ И КРИЧИТ ЕЙ: — СТОУВ, ПЕРЕСТАНЬ БАЛОВАТЬСЯ!»

НЕ В СИЛАХ БОЛЬШЕ СДЕРЖИВАТЬСЯ, ОНА СМЕЕТСЯ.

«СТОУВ… СТОУВ!»

ТЕРРАКОТОВЫЕ ГЛАЗА СТОУВ РАСКРЫВАЮТСЯ. РЯДОМ СТОИТ ОЗАБОЧЕННЫЙ ПАПА.

«МНЕ СНОВА СНИЛСЯ СОН…»

«СКОЛЬКО ТЕБЕ В НЕМ БЫЛО ЛЕТ?»

«НЕ ЗНАЮ… ЛЕТ ШЕСТЬ ИЛИ СЕМЬ. ЭТО СЛУЧИЛОСЬ В ЛЕСУ МЕРТВЫХ ДЕРЕВЬЕВ, Я ВЗОБРАЛАСЬ НА ВЕРШИНУ БОЛЬШОГО ДУПЛА. И РОУН ТАМ БЫЛ. — СТОУВ УЛЫБНУЛАСЬ. — Я БРОСИЛА ЕМУ НА ГОЛОВУ ЯБЛОКО!»

НО ПАПА НЕ УЛЫБАЕТСЯ ЕЙ В ОТВЕТ.

«ЧТО-ТО НЕ ТАК?»

«ДА НЕТ, НИЧЕГО».

«ОБМАНЫВАТЬ НЕХОРОШО, — ПЛАКСИВО ГОВОРИТ ОНА. — ЧТО-ТО ПЛОХОЕ СО МНОЙ?»

«НЕТ, КОНЕЧНО НЕТ. — ОН МОЛЧИТ, ЯВНО НЕ ЗНАЯ, КАКИЕ ПОДОБРАТЬ СЛОВА. — ЭТО ПРОСТО… МЫ НАДЕЯЛИСЬ, ЧТО ТЫ БЫСТРЕЕ ПОЙДЕШЬ НА ПОПРАВКУ… ПЕРЕД…»

ТЕПЕРЬ СТОУВ ПОНИМАЕТ ПРИЧИНУ ПАПИНОЙ ПЕЧАЛИ, И ОТ ЭТОГО У НЕЕ МУРАШКИ БЕГУТ ПО КОЖЕ. ВОСПОМИНАНИЯ, СНЫ, ТО ВРЕМЯ, КОТОРОЕ ОНА ПРОВОДИТ С РОДИТЕЛЯМИ, — БУДТО СКАЗКА, БУДТО ОНА ПРЕБЫВАЕТ В РАЮ. ОТ ИХ ЗАБОТЫ ПОД ЗАЩИТОЙ ДУШ НЕГАСИМОГО СВЕТА ОНА ИСЦЕЛЯЕТСЯ, В НЕЙ ВНОВЬ ВОЗНИКАЕТ ТО, ЧТО БЫЛО УТРАЧЕНО, КОГДА… ДАЖЕ МЫСЛЬ ОБ ЭТОМ ВЫЗЫВАЕТ У НЕЕ РЕЗКОЕ ОТВРАЩЕНИЕ.

«Я НЕ ХОЧУ УХОДИТЬ, — ШЕПЧЕТ ОНА. — ЕЩЕ НЕ ВРЕМЯ…»

ПОДХОДИТ МАМА, ПОД ГЛАЗАМИ У НЕЕ КРУГИ, ВЗГЛЯД ПЕЧАЛЬНЫЙ.

«ДОРОГАЯ МОЯ…» — ГОВОРИТ ОНА И СМОЛКАЕТ, ПЫТАЯСЬ ХОТЬ НЕМНОГО ОТСРОЧИТЬ НЕИЗБЕЖНОЕ.

«МАМОЧКА, Я ЕЩЕ НЕ ГОТОВА, — ПРОСИТ ЕЕ СТОУВ. — Я ЕЩЕ НЕ ВЫЗДОРОВЕЛА. ПОСМОТРИ НА МЕНЯ. Я ВЕДЬ ЕЩЕ ТАК ПЛОХО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ».

ПАПА ПРИДВИГАЕТСЯ ПОБЛИЖЕ И КАСАЕТСЯ ЕЕ БРОВИ. И В ТОТ ЖЕ МИГ ЕЕ ГЛИНЯНОЕ ОБЛИЧЬЕ ПРОПАДАЕТ, И СТОУВ С УДИВЛЕНИЕМ СМОТРИТ НА СОБСТВЕННОЕ ТЕЛО. ОНА ОЩУЩАЕТ СЕБЯ, НО НЕ ВПОЛНЕ ЕЩЕ УВЕРЕНА, ЧТО ВСЕ У НЕЕ НА СВОИХ МЕСТАХ.

«ДЫРА, КОТОРАЯ ОСТАЛАСЬ У ТЕБЯ ПОСЛЕ ФЕРРЕЛА, НАХОДИТСЯ ЗДЕСЬ, — ГОВОРИТ ПАПА, ПОЛОЖИВ ЕЙ РУКУ НА СЕРДЦЕ. — ТЫ МОЖЕШЬ ОСТАВАТЬСЯ С НАМИ ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ, НО, СКОРЕЕ ВСЕГО, ДО КОНЦА НИКОГДА НЕ ИСЦЕЛИШЬСЯ».

СТОУВ ЧУВСТВУЕТ, ЧТО ВОЗДУХ ВОКРУГ СТАНОВИТСЯ ДРУГИМ. ОНА КРИЧИТ В СТРАХЕ:

«ГДЕ ЖЕ ВЗЯТЬ СИЛЫ, ЧТОБЫ СРАЖАТЬСЯ, ЧТОБЫ ПЕРЕЖИТЬ ДАРИЯ, ЕСЛИ ВНУТРИ МЕНЯ ЗИЯЕТ ЭТА ПУСТОТА?»

РОДИТЕЛИ НИЧЕГО ЕЙ НЕ ОТВЕЧАЮТ, НО ВЗГЛЯДЫ ИХ БОЛЕЕ ЧЕМ КРАСНОРЕЧИВЫ. БЕССМЫСЛЕННО СЕЙЧАС ВЕСТИ СПОРЫ О ВРЕМЕНИ. ЧТО БЫ ОНА ИМ НИ СКАЗАЛА, ИЗМЕНИТЬ НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ. ЭТО РЕШЕНИЕ ОТ НИХ НЕ ЗАВИСИТ.

«ДАРИЙ БУДЕТ МЕНЯ ПЫТАТЬ, — ГОВОРИТ ОНА, И ПО ЩЕКАМ ЕЕ КАТЯТСЯ СЛЕЗЫ. — ОН ИСПОЛЬЗУЕТ МЕНЯ, А ПОТОМ, КОГДА ПОЛУЧИТ ВСЕ, ЧТО ЕМУ НУЖНО, ОН МЕНЯ УБЬЕТ, А ТЕЛО МОЕ ВЫБРОСИТ НА СЪЕДЕНИЕ СОБАКАМ!»

«СТОУВ! — МАМИН ГОЛОС БЬЕТ ЕЕ НАОТМАШЬ КАК ПОЩЕЧИНА, НО МАМА ТУТ ЖЕ ПОДВИГАЕТСЯ К НЕЙ, ОБНИМАЕТ, ГЛАДИТ ПО ГОЛОВЕ И ГЛУБОКО ВЗДЫХАЕТ. — ДАРИЙ ТЕБЯ НЕ УБЬЕТ. НЕ СМОЖЕТ ОН ЭТОГО СДЕЛАТЬ. ТЫ ОЧЕНЬ СИЛЬНАЯ».

СТОУВ ЧУВСТВУЕТ, КАК МАМИНЫ СЛЕЗЫ СМЕШИВАЮТСЯ С ЕЕ СОБСТВЕННЫМИ. ДЕРЖА ГОЛОВУ СТОУВ ТАК, ЧТОБЫ ЛЕГЧЕ БЫЛО ЗАГЛЯНУТЬ В ГЛАЗА ДОЧЕРИ, МАМА ДОБАВЛЯЕТ: «НИКОГДА, НИКОГДА ЭТОГО НЕ БУДЕТ. ЗАБУДЬ».

«МАМА, МАМОЧКА, ОСТАВЬ МЕНЯ ЗДЕСЬ, ПОЖАЛУЙСТА!» — ВСХЛИПЫВАЕТ СТОУВ.

ОНА В ОТЧАЯНИИ СКЛОНЯЕТСЯ К РОДИТЕЛЯМ, НО МОЩНЫЙ ПОРЫВ НЕВЕДОМОЙ СИЛЫ ПОДХВАТЫВАЕТ ЕЕ И КУДА-ТО УНОСИТ. ОНА ТЩЕТНО ТЯНЕТ РУЧОНКИ К ВЫТЯНУТЫМ РУКАМ ОТЦА.

Виллум в нерешительности стоял перед дверью, когда она распахнулась. Энде всегда была особенно чувствительна к его присутствию, и он никогда не мог от нее скрыться. Она сидела подле горевшей свечи, освещавшей ее комнату. Колеблющиеся язычки пламени оставляли странные темные отметины на ее постаревшем лице. Предводительница апсара жестом пригласила внука сесть рядом.

— Садись, Виллум, — сказала она. — Мне хочется поговорить с тобой о том, о чем с воинами моими я говорить не могу. Не хочешь — откажись, ты вовсе не обязан делать мне это одолжение.

Нет, он должен был ее выслушать — к этому его обязывала кровь. И глухая боль от ран, которые никогда не исцелятся, потому что вылечить их невозможно, их ноющая боль остается с человеком на всю жизнь. А еще тот тяжкий груз, которым давили на них Дарий и снадобье. Сидя напротив нее в неярком колеблющемся свете свечи, он просто сказал:

— Говори, бабушка, я тебя слушаю.

— Я прекрасно помню муки всех мужчин моей семьи, — начала она голосом, полным печали, — всех мужчин моего народа, страдавших от напастей, которые наслал на них Дарий. Эти воспоминания всегда бередили мне душу, а в последнее время они преследуют меня неотступно. Занятия по медитации и тренировки, возня на кухне, обучение молодежи всегда отвлекали меня от этих печальных воспоминаний, а сейчас я вообще не могу от них избавиться. Я все помню, будто это случилось вчера, а не пятьдесят лет тому назад, — кровь сочится из глаз и ушей наших мужчин и мальчиков, постоянный жуткий кашель разрывает на части их нутро, кожа их покрыта нарывами и волдырями, которые лопаются даже от самого слабого прикосновения. Мы ничем не могли облегчить их страдания. Ничего им не помогало — ни целебные травы, ни мази, ни забота, ни утешение. Мне тогда было восемнадцать, и я видела, как все они умирали — отцы, мужья и сыновья. Ярости моей не было предела, и потому я ушла странствовать по Пустоши. Там меня нашел человек, ставший потом твоим дедушкой. Зун обучил меня премудрости и традициям вазя. Он научил меня контролировать чувства, но контроль не исцеляет. И теперь я все чаще думаю, с каким восторгом я вонзила бы кинжал в глотку Дария.

Хотя бабушка его постоянно скрывала свои чувства от постороннего взгляда, Виллум догадывался, как она страдает, по ее пустому взгляду, по тому, как пальцы ее нервно теребят узорную резьбу деревянного стола, даже по тому, как она постоянно контролирует ритм дыхания.

— Виллум, я собираюсь передать все бразды правления Кире. Во мне постоянно кипит жажда крови. Я буду продолжать давать советы, но только после того, как предварительно проконсультируюсь с Роуном. Этот мальчик очень хочет сделать так, чтобы конфликт был бескровным. Это, конечно, невозможно, но голова у меня будет оставаться ясной, и я буду думать не столько о том, чтобы любой ценой уничтожить врага, сколько о том, чтобы сохранить воинов своей армии. Знаешь, Виллум, мне всегда проще было утешать тебя в твоих горестях, чем помогать Кире. Мы с ней слишком похожи, и я не могу унять ее отчаянную ярость, не могу ее успокоить. И потому Кира нередко бывает слишком… порывиста… — При этих ее словах Виллум не мог сдержать улыбку. — Ты ведь знаешь, что и Волк такой же. Но еще раз хочу тебе повторить: мы должны отдать должное Роуну за то, что он сначала думает, а потом делает, и благодаря этому достигается равновесие.