Ольга Макарова - iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан

Теперь ему предстояло взвешивать и обдумывать каждое слово, чтобы ничем не нарушить будущего Милии…

Вечером Кангасск осторожно постучал в комнату дочери, хотя и знал, что она еще не спит… долго, пожалуй, не уснет, окрыленная добрым предсказанием… просто не хотелось врываться в чужой мир без спроса.

— Да-да! — отозвался бодрый детский голосок.

— Это я, — тихо произнес Кан.

— Заходи, папа…

Несколько белых Лихтов горели под узорчатым абажуром вместо лампы, и их свет, проходя сквозь узоры, рисовал на стенах тени огнедышащих драконов и летящих птиц. На абажуре гордо восседал Игнис. Хозяину, посетившему «его» обитель, огнедел отсалютовал язычком пламени и звонким клацаньем зубов.

Кангасск не удержался от улыбки, увидев дракона-малыша, которого Джовиб подобрал в заснеженном Кулдагане: тот спал в коробке из-под конфет, где Милия заботливо устроила ему ватное гнездышко.

— Его зовут Сайфер, — сказала девочка, проследив взгляд отца. — Дядя Серег говорил, так звали одного и очень храброго великого Инквизитора, который жил тысячу лет назад.

— Хорошее имя, — оценил Кангасск и вновь окинул взглядом комнату.

Пристрастие к минимализму, похоже, передалось Милии от «дяди Милиана». Макс, помнится, писал, что у него в комнате почти ничего нет. Тут такая же история. Из мебели только кровать, письменный столик и стул. До прихода Кангасска Милия, похоже, спать и не собиралась — валялась поверх одеяла на кровати с увесистой книжкой…

«Сказки. Милии от дяди Милиана»… все понятно…

Кангасск присел на кровать рядом с дочерью.

— Ты доверила мне свой секрет, — сказал он мягко, с улыбкой. — Могу я доверить тебе свой?

— Конечно, папа! — с радостью согласилась девочка. — Честное слово, я даже Лайелю не скажу…

Кан тихо усмехнулся: такое обещание многого стоит.

— Мне нужно совершить небольшое путешествие, — сказал Кан. — Я должен найти кое-кого…

— Кого? — живо полюбопытствовала Милия.

— Ту, что подарила мне холодный обсидиан, — он потянул за веревочку и извлек свой первый харуспекс из-под ворота рубашки. — Ее зовут Занна. В последний раз, когда я ее видел, ей было лет десять. Теперь, наверное, двадцать три…

— Ух ты! — восхитилась Милия. — Пап, я так рада за тебя!

— Я знал, что ты поймешь, — сказал на это Кангасск.

— Предвидел? — Милия хитро прищурилась.

— Нет, — Кан покачал головой. — Нет. Просто знал…

…Ирин Фатум и Макс Милиан Ворон могли бы поведать Кангасску Дэлэмэру, как опасно полностью полагаться на горящий обсидиан: о том, что хитрый камень нашел себе другого избранника, бывший хозяин узнает обычно в последнюю минуту, и если в эту самую минуту он весело дергал смерть за усы, то все это может для него плохо кончиться.

Для человека, на котором держится вся магия мира, идея отправиться в одиночку через неспокойные послевоенные земли была поистине сумасбродной.

Астэр так и сказала. Орион, сын звезд вывел друга за дверь и поговорил с ним отдельно, со всей суровостью.

Что же до Джовиба и нарратов, то те, как ни странно, идею о путешествии одобрили и поддержали, заявив, что главному наррату и гадальщику мира виднее.

Об истинной цели путешествия знала только Милия; в глазах остальных же Кангасск Дэлэмэр выглядел редкостным упрямцем и самодуром, которому больше делать нечего, как только «путешествовать».

Что ж, после долгих препирательств и дружеских ссор, Кан добился своего. И вот, в походной одежде, с добротной кожаной сумой через плечо он стоит посреди главного зала Цитадели. На поясе — новенькая сабля и полная фляга анока меллеоса с хитро завинченной костяной крышкой. Правая рука, до сих пор неподвижная, висит не перевязи. Насчет этого Орион выговорил Кану особо: если сделать длительный перерыв в лечении сейчас, то половина работы пойдет насмарку. Но Кан как истинный самодур (в роль он почти вжился) повременить с путешествием отказался наотрез.

Итак… все прощальные слова сказаны; заклинание, после которого нужно прикрыть глаза ладонью, произнесено — и багровый мир Провала принимает одинокого путника в свои объятия.

Кангасск и раньше не особо хорошо знал Омнис и один никогда не путешествовал. Теперь же, когда отгремевшая война перепахала все вдоль и поперек… Странно, что это обстоятельство совсем не смутило его.

Возможно, это просто особое путешествие. В котором надежда и предчувствие куда вернее компаса и карты.

Несколько часов Кангасск шел сквозь багровое безмолвие один. Земля, утрамбованная сапогами многочисленных омнисийских солдат, мягко пружинила под ногами; каждый шаг в полной тишине казался неосторожным и громким. И чужие шаги, прозвучавшие поодаль — тоже: на дорогу вышел человек и остановился, дожидаясь Кангасска. Тот лишь пожал плечами и продолжил свой путь: если незнакомец и был разбойником, то сейчас нападать на одинокого путника, похоже, не собирался — слишком уж открыто он вышел на дорогу.

Вблизи этот человек оказался угрюмым рыжеволосым мужчиной с косматыми бровями, почти сходящимися к переносице. Отметина панацеи Гердона широким шрамом опоясывала его шею.

— Молодой совсем, — хмыкнул незнакомец, глянув на Кангасска. — А я-то тебя издали за старика принял: смотрю седой… Слушай, друг, есть у тебя анок меллеос?

— Есть, — честно ответил Кан.

— О, хвала Небесам! — хрипло воскликнул рыжий. — Подлечи раненого, не пожалей пару капель!..

— Хорошо. Веди…

Какой простой и эффективной ловушкой это могло быть!.. Заманить сострадательного путника туда, где его ждет десяток головорезов с мечами наготове и где бесполезно звать на помощь… Но Кангасск чувствовал: этот человек говорит искренне.

Еще издали он услышал стоны умирающего. Тот лежал на залитом кровью плаще в небольшой естественной пещерке и выглядел чуть ли не мальчиком, так был молод.

— Ты будешь жить, сынок, — сказал незнакомец, припав перед парнем на одно колено. — Я нашел тебе панацею.

— Нет… — из последних сил всхлипнул тот. — Не хочу… я устал так жить… Не хочу…

— Не слушай его… — поднял голову рыжеволосый. — Бредит. Я его подержу, а ты лей анок на раны…

Кричал парень отчаянно, несмотря на обезболивающее заклинание, которое наложил Кангасск: видимо, оно было слишком слабым для такого случая.

Раны вспухали чудовищными багровыми рубцами, и багровый мир безмолвно и равнодушно созерцал это.

Когда боль утихла, парень, обессилевший от потери крови и долгих страданий, провалился в беспокойный сон. Прикрыв спящего своим плащом, рыжеволосый отошел в сторону; Кангасск последовал за ним.

— Спасибо тебе, — устало произнес незнакомец. — Это мой сын, и кроме него у меня в этом мире никого нет.