О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— А чего испытаем? Зачем?

— Из любопытства. Подойди к поваленному тобой булыжнику и сунь в него кулаком посильнее.

Хвак ухмыльнулся, ибо предложение Джоги проверить собственные силы ему понравилось. Но на всякий случай он еще раз оглядел со всех сторон кулаки, проверил про себя звучание лечащих заклинаний — чтобы, в случае чего, раз — и без запинки!.. Мелкие ранки совершенно исчезли с кожи пальцев, суставы не ныли, не скрипели, припухлостей как не бывало…

- `У! Н-на! О! Больно!

От удара с левой руки огромный камень вздрогнул, а когда Хвак со всей лихости ударил правой, камень даже чуть развернулся и словно бы что-то щелкнуло в нем.

— Камень уже стар, повелитель, в месте твоего второго удара образовалась невидимая трещина, еще одна в ряду соседних. Что за охи, Хвак? Больно ему, видите ли… Ну и что тебе мимолетная боль, когда ты теперь можешь ранки мгновенно залечить?

— А я уже.

— Я и не сомневался, повелитель, в твоих способностях. Ну, так что, не пришла ли пора опробовать секиру?

— На камне, что ли?

— Ну не на собственной же ноге, повелитель! И не бойся повредить рукоять, либо железок, ибо выкованное Вараманом сломать непросто. Вернее, невозможно. Бей же! Лупани со всей мощи!

Хвака изрядно рассердила мысль о том, что Джога понукает его делать то да сё, хотя он, Хвак, и сам собирался придумать что-либо этакое… Ну, раз Джога первый успел подумать, то и вины его в том нет, Хвак сам виноват, надо быть проворнее мыслями.

И уже в который раз подивился Хвак, насколько удобен оказался удар, показанный ему отшельником Снегом: тело собирается воедино, словно пальцы в кулак, лезвие секиры идет куда надо, рукам и ногам удобно, туловищу прочно, глаза все видят, дыхания в достатке! И применять сей прием можно по-разному: с одной руки, с обеих рук, и даже без оружия, просто кулаком. В этом пробном, ознакомительном ударе, Хвак взялся за рукоять секиры обеими ладонями.

— Х-хы!

Руки тряхнуло, сквозь запястья и до локтей прошла умеренная боль… А камень — камень лопнул, от самого верху, куда пришелся удар и до основания! В нем образовалась неровная, в четыре локтя, клиновидная расщелина: наверху — в ладонь шириною, и чем глубже, тем уже. Секира оказалась умна и проваливаться в расщелину, ею же созданную, не пожелала, Хваку почудилось, что она словно бы нежится в его руках, довольная, что ей дали испить ярости удара.

— Слышь, Джога… Она вот-вот — и захрюкает, как детеныш охи-охи возле мамкиной соски!

— А разве ты видел охи-охи, повелитель? Что-то я не припомню в твоей жизни такого.

— Нет, сам не видел пока. Ну, так у нас в деревне говорят. Смотри: радехонька! А камень-то — вон! Глянь-ка!

— Поздравляю, повелитель. Впрочем, так оно и должно было быть. Камень я вижу, равно как и ты, и теми же глазами, а вот ощущать секиру мне, увы, не дано. Но если ты действительно чувствуешь нечто этакое, из нее исходящее…

— Угу. Точно чую.

— Тогда, значит, все срослось в нашем предприятии, и твои недюжинные силы получили достойное обрамление. Что же касаемо внешнего вида сего предмета, ставшего вдруг невзрачным, взамен роскошного великолепия драгоценных камней и булатных узоров лезвия, то он не имеет отныне особого значения, разве только ты соберешься обменять его на… гм… дюжину золотых.

— И на сто не поменяю! Она моя. Ну, Джога, теперь мы с тобой… Нет, погоди-ка, погоди…

Хвак перехватил секиру в левую руку, вдруг разбежался и даже подпрыгнул, чтобы в конце прыжка хрястнуть секирою по стене пещеры. Гора Шапка Бога почувствовала, что где-то в верхней части брюха ее, на уровне начала снегов, что-то шевельнулось… или кольнуло… Не важно, пустяки, можно дальше дремать…

Стена затрещала, обдала Хвака струей каменной пыли и рухнула, вывалилась наружу. Внутрь тоже посыпались булыжники, способные отдавить даже медвежью лапу, но Хвак успел отскочить.

— А-пчхи!

— Будь здоров, повелитель.

— Ура-а! О, Джога, смотри: ни зазубринки! А нам теперь и возвращаться не надо, здесь можем выйти наружу… Не, сюда не стоит, тут этот… склон крутоват… Ладно, к тропинке вернемся. Так теперь, слышишь, Джога, я теперь… Они теперь… Посмотрим еще, кто кого!..

— О чем ты говоришь, повелитель, или о ком?

— Да о богах, о ком! Я тогда как махну секирой! Я ему точно в шею метил, а он как ударит мечом — у меня и секира вдребезги! А теперь — ну-ка попробуй!

— Э, э, э!.. Не пугай меня, повелитель! Ну не собираешься же ты… Остынь!

— А чего — и померяюсь, коли нужда придет! Я им хорошо все запомнил! Особенно, как они тебя ко мне обманом подпустили! Хуже всех этот Ларро! Знаешь, как он меня мечом в шею тыкал? И ногой меня пинал!..

— Во-первых, не пинал, а попирал стопою…

— Какая мне разница! Я этого Ларро тоже… это… попру!..

— Повелитель, я тебя умоляю! Прекрати! Ну, хотя бы вслух не произноси, накликаем же!.. Все хорошо теперь, все просто замечательно, повелитель! Отвлекись от забот! Ты лучше ответь мне честно: так уж я тебе опостылел?

— Ты-то? Ого-го! Знаешь, Джога, я день и ночь с этой мыслью живу, что во мне кто-то посторонний сидит! Дорого бы я дал, чтобы выковырнуть тебя со всеми твоими потрохами: пинка под зад — и полетел обратно к своим богам!

— Ты же знаешь, что сие невозможно. Впрочем, вопрос цены… Насколько дорого, Хвак, ты был бы готов уплатить, чтобы от меня избавиться? Твоя собственная жизнь вполне подойдет: умри — и разойдемся!

Тем временем, несмотря на жаркие речи, Хвак успел подвесить секиру на пояс, отряхнуть с рубашки и портков каменную пыль, с этой же целью он оббил шапку о предплечье и вышел из пещеры на свежий воздух. День был в разгаре, но при каждом выдохе изо рта шел пар, словно зимой или поздней осенью. Никого не было поблизости, и, как всегда в таких случаях, Хвак и демон беседовали вслух: в один рот, но на два голоса. Последнее предложение — помереть и тем самым расстаться, прозвучало чуть более хрипло, с привизгами, потому что говорил не человек, а демон.

Хвак собрался, было, ответить Джоге пояростнее и погромче, он покраснел, как клубень растения рогари, надулся… и обратно сдулся, вместе со смехом выпуская из себя остатки гнева.

— Э, нет! Ишь! У, какой хитрый! Ну, Джога, ты и пройда! Нет, лучше жить, да тебя за пазухой терпеть, чем помирать. Слушай, а почему так холодно? Это колдовство, или что? Смотри: день, солнце, вон — зелень, а зябко! И скользко на тропе! Вот как брякнусь вниз, тогда узнаешь! Ух, далеко лететь, высотища-то какая! Когда мы сюда поднимались, я вниз не особо смотрел, все мысли про секиру были, а теперь — вон! И красиво!

— Брякнешься — подхватим, повелитель. Я же тебе объяснял: мы довольно высоко поднялись по склону горы, а в горах всегда холодно, даже летом, чем выше, тем холоднее. Снега на солнце подтаивают, превращаясь в воду, а вода на холодной земле немедленно подмерзает и становится льдом — волшебство и колдовство тут не при чем, это природа так устроила. Ну а лед скользкий! Вот и все ответы на твои… гм… немудрящие вопросы.