О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

Камихай издал нечто вроде стона, не в силах, видимо, шевельнуть ни единой лапой.

— Пощади меня, Джога! Пощади меня, великий Джога! Пощади меня, о, великий демон пустоты и огня… Пощади…

— Заладил одно и тоже! Дави, повелитель, даже не сомневайся. Ишь, сожрать он Джогу хотел! И тебя заодно, повелитель, тебя тоже, не только меня… Кроши его в пустоту!

Хвак вместо ответа вынул руку из Камихаевой груди и выпрямился.

— Пусть живет.

— Что-о-о??? Повелитель, да ты никак рехнулся! Давай, дави его, как он тебя до этого! Или лучше пусти — я сам… Уй-ёй-ёй-ёёёййй, как я этого хочу! Ы-ых, как говорил один подлючий демонок! Ну разреши мне, повелитель, изничтожить это… эту… этого…

— Нет, я сказал. Эй… Слышь, Камихай! Живи, если сможешь. Слышишь меня, Камихай?

— Слышу, о великий! Пусть все будет, как скажешь!..

— Повелитель, а, повелитель! Вот умора: он думает, что со мною разговаривает!

— Теперь нет, о великий демон Джога. Ты не утратил силу, вижу это, но я разговариваю с тем, кто повелевает тобою. Его рука была во мне и я разобрал обе ваших сущности. Великий обещал отпустить меня, а не ты.

У Хвака от этих слов рот разъехался до ушей и он сам чем-то стал похож на поверженного демона, разве что размерами поменьше и на человека гораздо больше похож. Если в нем и были какие-то колебания насчет судьбы Камихая, то теперь они исчезли бесследно.

— Понял, Джога? Вот тебе и умора. Беги отсюда, Камихай! Погоди, а до того покажи место, где эта… ну… секира Варамана лежит.

— Слушаюсь, о великий.

Но тут взвыл Джога, весь в ревнивой злобе, воззвал ко Хваку отчаянно:

— Повелитель! Ну, нет! Ну, ни за что! Подарил этому вонючему жизнь — пусть подавится, но дорогу я сам покажу! Еще не хватало, чтобы каменный мешок с каменным дерьмом у нас под ногами путался! Брысь отсюда, пошел! Повелитель, прогони его!

Хвак подумал немного и кивнул.

— Хорошо. Камихай, ступай прочь, и чтобы отныне мне тебя не слышно и не видно! А ты, Джога, дорогу показывай. Смотри мне, хвастун, если заблудишься!

— Не заблужусь, не бойся. Ох, и смердит от тебя, повелитель! Давай почищу!

— Верно, вонища. Нет, сам отряхнусь, да и вообще — дождь смоет, пока идем. Э, э!.. А где дождь?

Хвак оглянулся в некоторой растерянности — и действительно: пока он с Камихаем воевал да разговоры разговаривал, дождь, который недавно казался нескончаемым, вдруг иссяк и даже мороси от него не осталось.

Пещера была не видна простому человеческому взору, но Джогу не обманешь никакими чарами: Хвак, следуя его советам, шагнул прямо в каменную стену, даже зажмурился, ожидая неминуемого удара в лоб, но пространство перед ним распахнулось и услужливо пропустило внутрь пещеры, заветного хранилища для боевой секиры, древнего сокровища, небрежно спрятанного здесь богом Вараманом. Бог оставил ее и более не вспоминал, а демону Камихаю и горе Шапка Бога она вообще была безразлична — лежит и лежит. Здесь, в пещере наверху, было не в пример чище и суше, нежели в норе у подножия, где Хвак переночевал, да и света днем было больше: небольшой, рассеянный, льющийся тоненькими струйками из тысячи щелей и трещин, однако, вполне достаточный, чтобы все видеть, не зажигая светильника. Но Хваку показалось этого мало: со второго раза, но успешно проговорил он заклинание, которому научился у демона, и зрение сразу же обрело дополнительные свойства: вон там, почти посреди пещеры валун, а из под валуна — сияние, магическое сияние, обычному глазу незаметное…

— Сей прямоугольный горб на каменном полу, повелитель, нечто вроде алтаря, а на алтаре секира, а на секиру камешек положен, для вящей сохранности. Ну, ты у нас, разумеется, самостоятельный мужчина, своими руками справишься. Я правильно тебя понимаю?

Хвак, хотя и почуял в словах Джоги какую-то подковырку, но одергивать его не стал, просто кивнул. Руки и ноги аж трясутся от великого любопытства… а может и от жадности… или от страха, что покусился на божественное, или от всего вместе… Но и здоровенный же булыга! Как бы не пришлось магию Джоги на помощь звать!

Рубаха в плечах и на спине затрещала от Хваковых потугов, а вслед за рубахой портки на заднице… Упереться бы покрепче, чтобы ноги по полу не скользили… В спине словно что-то хрустнуло, однако выдержала спина, а вот огромный камень, чуть ли не с Хвака ростом, поддался: завизжал, заскрипел — и вдруг опрокинулся с брюха на бок, свалился с низенького, в ладонь высотою, алтаря! А поскольку был округлен со всех сторон, без острых выступов и плоских проплешин, он еще и дальше покатился, пока не ударился булыжным лбом в одну из стен! Стена дрогнула.

Хвак заранее прищурился, чтобы защитить глаза от сияния, но оно, будучи уже освобожденным от каменной преграды, показалось на удивление мягким, спокойным.

Свет струился от лезвия секиры, мешая увидеть его истинный окрас и узор — то ли синева, то ли серебром отливает… А рукоять секиры — тоже не понять, из чего сделана, в три поперечных кольца покрыта самоцветами: два кольца — возле навершия, с обеих сторон отделяют на рукояти «цапку», место для хвата руки, а третье — ближе к железку, непонятно зачем, наверное, для красоты.

— И для красоты, повелитель, и еще там рубинами выложены руны, обозначающие… ну… это…

— Чего?

— Чего-чего… Имя, повелитель. Имя того… кто сотворил сию штуковину.

— А, Варамана.

— Да, повелитель, да! Именно его! Ты еще крикни погромче.

— Кто кричит-то? Ты и орешь, да еще моим голосом пытаешься. Ну, что, брать?

— Как сам знаешь, повелитель, я тут не при чем. Мое дело маленькое: мне приказали — я ответил. Мне велели — я повёл. А сам я не причастен, нет.

— Причастен, Джога, еще как причастен! Теперь мы с тобою заодно и ты должен это помнить. А она меня не убьет? Я рукой возьмусь, а она как… стукнет! Или переколдуется во что-нибудь, или меня превратит?

— Силы в ней очень много налито, повелитель, и сила та — прочнейшая, все время будет наружу течь, но за тысячу тысяч лет вся не выльется, ибо вновь пополняется при помощи магии из окружающей природы. Но это все, что я о ней знаю. Возьмись — и ты ощутишь дальнейшее. Я, во всяком случае, точно увижу и пойму… прежде чем вернуться… к ним…

— Угу! Ловко придумал! Меня убьют, а он вернется! А сам не можешь? Ну… то есть — не моею рукой, а сутью ухватиться?

— Не могу, повелитель. Твоею десницей — запросто, или, там, шуйцей, мне без разницы. Мне она тоже внушает… повелитель… нечто вроде почтительного страха. Сам решай, повелитель, и сам решайся.

У Хвака даже голова закружилась — так остро ощутил он в этот миг сладость окружающего мира и ужас предстоящего с ним расставания… Кажется — чего проще: развернись и уйди! И всё! Деньги есть, Джога заклинаниям выучит, силы в руках и ногах полно — живи, Хвак и радуйся жизни! Зачем дальше-то подвергать себя неизбежному — ради неведомого? Но Хвак хорошо понимал, что уже поздно, он в силках собственного любопытства, ему уже не справиться с искушением, что вот он уже наклонился над секирою…