Патрик Ротфусс - Страхи мудреца. Книга 2

И, хотя я надеялся научиться совсем не этому, по правде говоря, я был не особенно разочарован. Обучение искусству любви у самой Фелуриан было куда занимательнее любого университетского курса.

Я говорю не о той буйной потной возне, которую большинство мужчин — и, увы, большинство женщин тоже — принимают за секс. Без пота и буйства тоже не обойдется, ко взаимному удовольствию, однако Фелуриан посвятила меня в иные, более изысканные глубины. Она говорила, что, если уж мне предстоит вернуться в мир, я не должен опозорить ее, представ перед всеми неопытным любовником, а потому она взяла на себя труд многому меня научить.

Вот лишь часть того, чему она меня учила, — ее собственными словами: скованное запястье. Вздох в сторону уха. Пожирание шеи. Рисование губ. Поцелуи — в горло, в пупок и, как называла это сама Фелуриан, в женский цветок. Поцелуй с дуновением. Поцелуй как перышко. Взбирающийся поцелуй. Много-много разных видов поцелуев. Так много, что всех и не упомнишь. Ну, не без труда.

Потом еще «набрать воды из колодца». «Порхающая рука». «Птичья трель на заре». «Обогнуть луну». «Играющий плющ». «Загнанный заяц». Там одних названий хватило бы на целую книгу. Но, думаю, в моем рассказе не место таким вещам. Тем хуже для этого мира.

Я не собираюсь создавать у вас впечатление, будто все эти часы напролет мы только и делали, что резвились. Я был молод, а Фелуриан — бессмертна, однако же у всякого тела есть свой предел. Остальное время мы забавлялись по-другому. Купались, ели. Я играл для Фелуриан песни, она танцевала для меня.

Я обиняками расспрашивал Фелуриан о магии, не желая оскорбить ее тем, что выведываю ее тайны. Увы, от ее ответов проку было немного. Ее магия для нее была естественна, как дыхание. С тем же успехом можно было расспрашивать крестьянина, как он заставляет семена прорастать. В тех случаях, когда ее ответы не были безнадежно небрежны, они были неразрешимо загадочны.

И все же я не переставал расспрашивать, и она отвечала мне, как могла. И время от времени я чувствовал слабый проблеск понимания.

Однако большую часть времени мы рассказывали друг другу истории. Между нами было так мало общего, что нам нечем было поделиться друг с другом, кроме историй.

Вы можете подумать, будто мы с Фелуриан никак не могли быть на равных в этом деле. Она ведь древнее неба, а мне еще не исполнилось семнадцати.

Однако Фелуриан вовсе не была таким кладезем преданий, как можно было бы предположить. Могущественная и хитрая? Конечно. Энергичная и очаровательная? Еще бы. Но вот рассказчица она была так себе.

Я же был эдема руэ, а мы знаем все истории на свете!

Так что я рассказал ей «Призрака и гусятницу». Рассказал «Тэма и лопату лудильщика». Я рассказывал ей истории о дровосеках и дочерях вдовы и о находчивых сиротах.

А Фелуриан рассказывала мне за это истории о людях: «Рука и сердце жемчужины», «Про мальчика, который бродил посередине». У фейе имеются свои легендарные персонажи: Мавин Человекоподобный, Алавин Вселикий. Как ни странно, Фелуриан никогда не слышала ни о Таборлине Великом, ни об Орене Велсайтере, но Иллиена она знала. Я гордился тем, что один из эдема руэ попал в истории, которые рассказывают друг другу фейе.

Я не упустил из виду тот факт, что сама Фелуриан может быть источником информации об амир и чандрианах, которую я ищу. Насколько приятнее было бы узнать правду от нее, чем бесконечно рыться в древних книгах в пыльных библиотеках!

К несчастью, Фелуриан не смогла сообщить мне ничего из того, на что я надеялся. Она знала истории об амир, но истории эти были тысячелетней давности.

А когда я принялся расспрашивать об амир в более недавние времена, про церковных рыцарей, про киридов с кровавыми татуировками, она лишь рассмеялась.

— Люди никогда не были амир, — сказала она, с ходу отметая эту идею. — Те, о ком ты говоришь, похожи на детей, вырядившихся в родительские одежды.

Хотя я мог ожидать подобной реакции от кого угодно, услышав это от Фелуриан, я был особенно обескуражен. И все же я был рад услышать, что я оказался прав и амир существовали задолго до того, как сделались рыцарями тейлинской церкви.

Поскольку с амир у меня ничего не вышло, я попытался перевести разговор на чандриан.

— Нет, — сказала она, глядя мне в глаза и вытянувшись в струнку, — о семерых я говорить не стану.

Ее нежный голос сейчас не был ни капризным, ни игривым. Ответ не оставлял места для обсуждения или новых расспросов.

Впервые за все время после нашего первоначального противостояния я ощутил струйку ледяного страха. Она была так хрупка и мила, так легко было забыть, что она такое на самом деле.

И все же я не мог так просто оставить эту тему. Ведь это и в самом деле был шанс, какой представляется раз в жизни. Если мне удастся убедить Фелуриан рассказать мне хотя бы часть того, что ей известно, я могу узнать то, чего не знает никто на свете!

Я улыбнулся своей самой обаятельной улыбкой и набрал воздуху, собираясь заговорить, но не успел я вымолвить ни слова, как Фелуриан подалась ко мне и поцеловала прямо в губы. Губы у нее были теплые и бархатистые. Ее язычок коснулся моего языка, она игриво прикусила мою нижнюю губу.

Когда она отпустила меня, я остался запыхавшимся, с колотящимся сердцем. Она смотрела на меня, ее темные глаза были полны нежности и ласки. Она провела ладонью по моему лицу, коснувшись моей щеки мягко, точно цветок.

— Милый мой, любимый, — сказала она, — если ты еще раз спросишь о семерых в этом месте, я прогоню тебя прочь. Неважно, как ты об этом спросишь, твердо или нежно, напрямую или исподволь. Если ты спросишь, я прогоню тебя прочь бичом из змей и колючей ежевики. Я буду гнать тебя, рыдающего и окровавленного, и не остановлюсь, пока ты не умрешь или не покинешь Фейе.

Говоря это, она не сводила с меня глаз. И, хотя я ни разу не потупился и не заметил перемены, теперь ее взгляд уже не был ласков и полон обожания. Ее глаза потемнели, как грозовые тучи, сделались жесткими, точно лед.

— Я не шучу, — продолжала она. — Клянусь в этом своим цветком и луной, вечно изменчивой. Клянусь в этом солью, и камнем, и небом. Клянусь в этом пением и смехом, клянусь звуком моего собственного имени.

Она поцеловала меня снова, нежно прижавшись губами к моим губам.

— Я поступлю, как сказала.

На том дело и кончилось. Я, может, и дурак, но все же не настолько.

Зато Фелуриан более чем охотно рассказывала о самом королевстве Фейе. Многие из ее историй затрагивали тонкую политику фейенских дворов: Тайн Маэль, Даэндан, Двора Дрока. Мне было нелегко следить за ходом повествования: я ведь ничего не знал о фракциях, которые были замешаны в событиях, не говоря уже о тонкой сети союзов, фальшивых заверений в дружбе, всем известных тайн и старых обид, связывавших воедино общество фейе.