Патрик Ротфусс - Страхи мудреца. Книга 2

Дело еще усложнялось тем, что Фелуриан считала само собой разумеющимся, что некоторые вещи мне известны. Ну, к примеру, если я возьмусь вам что-нибудь рассказывать, я же не стану вам объяснять, что ростовщиками бывают, как правило, сильдийцы или что модеганская династия — самый древний королевский род. Кто же этого не знает?

Вот и Фелуриан, рассказывая мне свои истории, опускала подобные детали. Например, кто же не знает, что Двор Дрока вмешался в берентальту между Маэль и домом Файн?

А почему это так важно? Ну как же, ведь это означает, что теперь те, что на дневной стороне, презирают членов Дрока. Что такое берентальта? Ну, танец такой. А отчего этот танец столь важен?

После череды подобных вопросов глаза у Фелуриан мало-помалу начинали сердито сужаться. Я быстро понял, что лучше молчать и слушать, ничего не понимая, чем пытаться выяснить все подробности, рискуя навлечь на себя ее раздражение.

И все же я многое узнал из этих историй: сотни мелких, разрозненных фактов о фейе. Названия дворов, древних битв, имена известных личностей. Я узнал, что на тиана никогда нельзя глядеть обоими глазами сразу и что беладарам ни в коем случае нельзя дарить один плод цинны, это для них страшное оскорбление.

Вы можете подумать, что эти сотни фактов позволили мне что-то узнать о фейе. Что я каким-то образом соединил их между собой, точно кусочки головоломки, и понял истинное положение вещей. Ведь сотни фактов — это, в конце концов, очень много…

Но нет. Тысяча — это вроде бы много, но звезд на небе больше, и они не складываются ни в карту, ни в картину. Все, что я знал наверняка, наслушавшись всех этих историй Фелуриан, — это что я не имею ни малейшего желания впутываться в дела фейенских дворов, будь то даже самый благожелательный из них. С моей-то удачливостью с меня сталось бы засвистеть, проходя под ивой, и тем самым смертельно оскорбить Божьего цирюльника или что-нибудь в этом духе.

И еще одно я усвоил из этих историй: фейе не такие, как мы. Об этом так легко позабыть, ведь многие из них на вид ничем не отличаются от нас. Они говорят на нашем языке. У них два глаза, две руки, и губы улыбаются точно так же, как наши. Но все это — лишь видимость. Мы разные.

Я слышал, многие говорят, будто люди отличаются от фейе, как собаки от волков. Это удобная аналогия, однако она неверна. Волков отличает от собак лишь малая частица крови. И те и другие воют по ночам. Если их ударить, оба огрызнутся.

Нет. Наш народ и их племя различны, как вода и спирт. В одинаковых стаканах они очень похожи. Оба жидкие. Оба прозрачные. Оба мокрые — более или менее. Но один горит, другая нет. И ни темперамент, ни время тут ни при чем. Эти жидкости ведут себя по-разному потому, что вода и спирт — совершенно, абсолютно разные вещи.

То же самое можно сказать и про людей и фейе. Мы часто забываем это — и жестоко за это расплачиваемся.

Наверно, мне следует объяснить некоторые особенности Фейе.

На первый взгляд ничего особенно странного в той лесной прогалине, где обитала Фелуриан, не было. В целом она выглядела как участок древней, нетронутой пущи. Если бы не незнакомые звезды над головой, я бы мог подумать, что по-прежнему нахожусь в каком-то уединенном уголке Эльда.

Однако это было не совсем так. С тех пор как я расстался со своими товарищами-наемниками, я успел уснуть и проснуться раз десять, не меньше. Несмотря на это, небо над беседкой Фелуриан по-прежнему оставалось густо-лиловым, как в летние сумерки, и меняться не думало.

Я мог лишь приблизительно догадываться, сколько времени я нахожусь в Фейе. А главное, я понятия не имел, как сейчас течет время в мире смертных. В историях много говорится о мальчиках, которые уснули в волшебном круге фей, а пробудились уже дряхлыми старцами. О девушках, которые заблудились в лесу и вернулись много лет спустя, ничуть не постарев и утверждая, будто прошло всего несколько минут.

Вполне могло оказаться, что каждый раз, как я засыпаю в объятиях Фелуриан, в мире проходят годы. Вернувшись, я мог обнаружить, что миновало сто лет — или что времени не прошло вовсе.

Я изо всех сил старался об этом не думать. Глупо тревожиться из-за того, что все равно от тебя не зависит.

Другое отличие королевства Фейе было куда тоньше, и описать его сложнее…

В медике я провел немало времени, ухаживая за пациентами, которые лежали без сознания. Это я к чему говорю: есть большая разница между пустой комнатой и комнатой, где кто-то спит. Спящий человек все равно присутствует. Он чувствует, что ты рядом, может быть, слабо и смутно, но чувствует.

Именно это ощущение я испытывал в Фейе. Оно было такое странное и незаметное, что долгое время я даже не обращал на него внимания. А потом, когда я наконец что-то обнаружил, мне потребовалось гораздо больше времени, чтобы понять, в чем разница.

Как будто я перешел из пустой комнаты в комнату, где кто-то спит. Разумеется, если не считать того, что там никого не было. Мне казалось, будто все вокруг меня крепко спит: деревья, камни, журчащий ручеек, разлившийся озерцом на прогалине Фелуриан. Все это представлялось каким-то более вещественным, более явственным, чем я привык, как будто они чуть-чуть сознавали мое присутствие.

Мысль о том, что рано или поздно я покину Фейе целым и в здравом рассудке, была непривычна для Фелуриан, и я видел, что ее это тревожит. Не раз она посреди разговора, не имеющего к этому никакого отношения, внезапно меняла тему и требовала, чтобы я обещал — нет, точно обещал! — что вернусь к ней.

Я заверял ее в этом на все возможные лады, но, как бы то ни было, есть не так уж много способов сказать одно и то же. И, наверное, раз на тридцатый я сказал:

— Я позабочусь о том, чтобы уцелеть и вернуться к тебе.

Я увидел, как она переменилась в лице: сначала встревожилась, потом помрачнела, потом задумалась. Какой-то миг я опасался, что она все-таки решит оставить меня при себе в качестве своего ручного смертного, и принялся уже бранить себя за то, что не сбежал из Фейе, пока была возможность…

Но прежде, чем я успел обеспокоиться всерьез, Фелуриан склонила головку набок и как будто переменила тему:

— Быть может, моему нежному и пламенному нужна куртка? Плащ?

— Да у меня есть, — сказал я, указывая на свои вещи, которые так и валялись разбросанными на краю беседки. И только теперь заметил, что потрепанного старого плаща лудильщика там не было. Там была моя одежда, мои башмаки, моя дорожная сумка, из которой по-прежнему выпирала шкатулка маэра. Но плащ и меч исчезли. То, что я не заметил их отсутствия, было неудивительно: я не трудился одеваться с тех пор, как впервые очнулся рядом с Фелуриан.