Мария Шабанова - Одной дорогой

Открыв глаза, Сигвальд почти сразу пожалел, что это сделал. Сначала он увидел Оди, который находился в таком же положении, как и в день их знакомства — мерно покачивался на балке, подвешенный за ремень штанов. Когда Сигвальд попытался вспомнить последние события вечера, то почувствовал только сильнейшую головную боль. Он схватился за голову и глухо застонал, сильно сжимая виски.

— Ах вы ж пьянь подзаборная, — услышал он звонкий голос Асель. — Не успела оставить одних, так они уже нажрались! Ну как дети малые, честное слово! Ну ладно Оди, ему только пробку понюхать — он уже хороший будет, но ты-то, Сигвальд! Сколько ж надо было выпить?

— Асель, не надо, прошу тебя, — прохрипел он жалобно.

— Как же не надо? Надо! Ты идиот! Ты хоть понимаешь, что мог такого натворить, что не расхлебал бы потом? А если б ты селянам не понравился и они б тебя на вилы подняли, тогда что?

— Сигвальд, сними меня немедленно!

Оди дрыгал руками и ногами и напоминал рыбу, вытащенную из воды. Сигвальд с тоской смотрел на него, понимая, что сейчас придется встать, но пока не двигался с места. Впрочем вставать и не пришлось — от чересчур активных телодвижений Оди ремень соскользнул с балки и инженер приземлился на траву носом вниз.

Когда он встал, Асель критично осмотрела его с головы до ног. Свою куртку он забыл где-то еще вчера, и сейчас по состоянию его тела можно было восстановить картину вчерашнего вечера. Кровь из глубоких царапин кое-где размазалась, кое-где запеклась каплями, к давнишнему синяку на ребрах прибавилось еще три длинных отметины на спине, губа была разбита.

— Оди, будь другом, принеси воды, — прохрипел Сигвальд, видя, что инженер уже стоит на ногах.

— Асе-е-ель, — жалобно заскулил тот.

— Нет! — отрезала Асель. — Кто вчера пил, тот за водой и идет.

— Асель, мне плохо…

Оди рухнул на колени, согнувшись в три погибели. Он продолжал скулить, пока степнячка не подошла к нему. Подняв его голову, она заглянула в покрасневшие глаза, прикоснулась рукой к холодному мокрому лбу, пощупала пульс на руке.

— Просто похмелье, — она пожала плечами. — Пойди проветрись, умойся, попей воды. На обратном пути и собутыльнику своему принеси.

Тяжело вздохнув, Оди поплелся куда-то в поисках воды, шарахнувшись в сторону от проходившего мимо кузнеца, который только раскатисто засмеялся при виде инженера.

— У тебя же есть вода, Асель. Нельзя страждущим отказывать в воде, это жестоко, — Сигвальд укоризненно посмотрел на степнячку.

— На, держи, — она кинула ему флягу, которую он осушил в три глотка.

— Когда ты вернулась? — спросил он, почувствовав себя лучше.

— Как раз успела к твоим безобразиям.

— Безобразиям? А чего я творил?

— О, чего ты только не творил. Кстати, извинишься потом перед племянницей старосты, и перед его женой тоже.

Сигвальд прикрыл глаза рукой, припомнив, за чт онадо было извиниться.

— А Оди кто так?..

— И этого не помнишь? Дык ты ж его и подвесил.

— Я? — переспросил Сигвальд, удивленно вскинув брови. — Зачем?

— А для наглядности. Рассказывал, как вы с ним познакомились, а сынок мельника все не понимал, как так можно подвесить.

Сигвальд качал головой, видимо, припомнив и этот эпизод.

— Почему ты меня не остановила?

— Ну разве можно мешать веселью? Чем бы дитя не тешилось… Но сейчас речь не о том. Поговорим серьезно.

— Может не сейчас?

— Именно сейчас. Я знаю, кто за нами охотится. И, поверь мне, никого хуже придумать невозможно.

—

Энимор вспоминал древние руины, затерянные в лесах провинции Рикасбери, ставшие последним пристанищем разбойника Виммаша, которым он некогда был. Храм Маилгарда, возможно, самый большой в провинции, восемь веков назад поражал своей красотой и величием, здесь совершались главные таинства новой для Итантарда религии. После прихода в мир демона Фосгарда религию предали забвению, а здание храма отдали инженерам, дабы они могли проводить свои опыты вдали от людей. За время их пребывания там святилище приобрело новые гротескные черты, но ничуть не потеряло в великолепии. Третья эпоха — эпоха расцвета науки и техники — закончилась почти так же печально, как и предыдущая, а в новой эпохе для старого святилища не нашлось применения — люди забросили его и обходили десятой дорогой, движимые суеверными страхами.

Почти за два века ветра и время выщербили истертые каменные ступени, обрушили колонны, облупили красочные фрески, растрескали и уничтожили уникальные каменные плиты, которыми был выложен пол. Святилище, как последний в своем роде древний исполинский зверь, уходило в небытие, унося с собой странную веру, привезенную жителями Палланет Ракко. Единственное, что пока еще не сдавалось безжалостному времени — храмовые катакомбы, надежно спрятанные от любопытных глаз. Как раз они и стали идеальным укрытием для многочисленной банды лихого разбойника Виммаша, потратившего не один месяц на их детальное исследование.

Именно там в свой последний день в глубокой задумчивости Виммаш делал бессмысленные засечки на кромке стола, за которым сидел, и делал это он так усердно, что вскоре и его колени, и пол вокруг был усыпан мелкими щепками. В тревожном молчании перед ним толпились несколько десятков бандитов. Только что дозорный принес плохую весть — местные рыцари, которые уже пару недель охотились за бандой в целом и их главарем в частности, нашли тайный вход в разбойничье логово.

— Рыцари сюда не попрут — будут стоять в оцеплении, — спокойно произнес Виммаш, продолжая уродовать стол. — Не барское это дело — по катакомбам таскаться. Сюда пошлют солдатню. Сколько? Сотню? Две? Не знаю. Нас шестьдесят три бойца. Шестьдесят три отменных головореза в темных коридорах, на своей территории.

— Хочешь принять бой? — спросил один из отменных головорезов. — Мы так не работаем.

— Может предложишь сдаться? Если кто желает — я отговаривать не стану. Лично свяжу и выкину на поверхность, как только подойдут войска.

В зале снова нависла тишина — желающих не оказалось.

— Значит, бой.

В подземельях поднялась шумная суматоха — разбойники готовились к битве, носились по коридорам, что-то кричали друг другу. Пляшущее пламя факелов нервно трепетало, бросая жаркие неверные блики на каменные стены катакомб, на черные, как вороново крыло, волнистые волосы Виммаша, на загадочную ухмылку, игравшую на его губах, на кинжал, рубящий край стола.

«Смерть — это ни в коем случае не конец. Смерть — это начало больших перемен. Одна коротенькая жизнь, один быстрый взмах клинка, одна маленькая смерть — и вот уже надвигается волна, которую не удержать и не остановить. И все потому что в лес вошли двое, а вышел только один — я».