Пола Вольски - Сумеречные врата

— Она и со мной часто так обходится.

— …Пока я не прочитаю ей чужие письма, украденные ее муженьком или его подручными.

— Так-так. Придется, значит, прочитать.

— Нет.

— Почему?

— Можешь считать, что этого не позволяют мои понятия о морали. А может, я просто не люблю, когда мне выкручивают руки. Сразу пропадает охота совершать добрые дела.

— Ну и глупо. Останешься голодным!

— Кто бы говорил! Не тебе ли только вчера Шишка приказала скрыться с глаз, а ты ослушался и обзывал ее всякими словами, за что и остался без обеда и без завтрака. Зачем ты это сделал?

— А мне нравится ее бесить. — Зеленушка на минуту задумался. — И еще — она не заставит меня ее слушаться.

— Ну вот.

— А может, это пустая болтовня? Может, Высокочтимый не читает, потому как не умеет?

— Вернее, не желает.

— Но ты правда это можешь?

— Читать? Научился еще ребенком, гораздо младше, чем ты теперь.

— Я-то не ребенок. Никогда не был ребенком!

— Может быть, это еще придет со временем.

— Хм… — Зеленушка подошел поближе и присел. — Хотел бы я выучиться читать!

— Достойное желание. И вполне выполнимое.

— Мне нечем платить учителю.

— Не все учителя требуют платы. — Перед глазами Ренилла на мгновенье предстало лицо Зилура и снова исчезло.

— Ни один учитель не потерпит, чтобы хоть тень Безымянного коснулась кончика его туфли.

— Я знаю по крайней мере одного, который не стал бы возражать. К тому же это авескийская точка зрения. Вонарцы обходятся без таких предрассудков.

— Что верно, то верно, зато вонарцы презирают нас всех скопом.

— Не все вонарцы — снобы.

— Пускай Высокочтимый попробует это доказать! — с вызовом бросил мальчишка.

— Как я тебе докажу?

— Научи меня читать!

— Я? — Ренилл опешил. Должно быть, голод и слабость притупили его способность соображать, раз он не увидел, к чему клонит парнишка.

— Если ты правду сказал, тогда научи меня. Сегодня. Сейчас.

— Это не так просто…

— Ага! Вот и попался.

— Послушай, Зеленушка. За один день читать не выучишься. Тут нужна не одна неделя, а у меня нет столько времени. По правде сказать, я намерен убраться отсюда, как только встану на ноги. А то и раньше, если сумею уговорить кого-нибудь отнести в вонарскую резиденцию записку с просьбой о помощи…

— Ну, поучи, сколько успеешь, пока ты здесь.

—Я…

— Учи меня, а я принесу тебе хлеба, когда вокруг никого не будет. Можешь мне поверить, я сумею. Видал? — Зеленушка вытащил из кармана огрызок лепешки. — И еще раздобуду, правда!

— Где ты…— Ренилл осекся и предостерегающе махнул рукой. Зеленушка мгновенно упрятал корку обратно в карман. Едва он управился, как перед ними оказалась Шишка со своим унылым супругом.

— Ну, что ты тут затеваешь? — ласково вопросила она.

— Я затеваю? — поразился Зеленушка, состроив совершенно невинную мину.

— Убирайся отсюда, негодник, — беззлобно посоветовала Шишка. — Нам с Высокочтимым надо поговорить о деле, а ты тут мешаешься.

— О каком деле?

— Не твоя забота.

— Высокочтимый мне как брат. Он меня не гонит!

— Вон!

Шишка шагнула к мальчишке, и сорванец предусмотрительно отскочил на несколько шагов, однако остался в пределах слышимости. Женщина больше не обращала на него внимания. Повернувшись к мужу, она приказала:

— Покажи ему!

Зуда живо повиновался, вытащив на свет три запечатанных конверта.

— Новые письма, — без нужды пояснила Шишка. — Только что получены. Высокочтимый прочтет их вслух.

— Кажется, вчера вечером мы уже обсудили этот вопрос, — возразил Ренилл.

— А, то было прошлым вечером. — Она не утратила показного добродушия. — Без сомнения, с тех пор Высокочтимый успел поразмыслить. Без сомнения, он передумал. Его сердце смягчилось.

— Стало еще тверже, — заверил ее Ренилл.

— Сердце — понятно. Ну а желудок? Не пустовато ли там?

Ренилл промолчал.

— Нет, конечно, если голод со временем проходит. Но я, честно говоря, опасаюсь, что дело обстоит иначе. — Шишка сочувственно покачала головой. — Или нет, я ошиблась, еды здесь в достатке. Если Высокочтимый, чью неблагодарную жизнь я спасла, чувствует голод, он может удовлетворить его мясом вивуры. — Она кивком указала на гнилой комок плоти ящерицы.

Ренилл не изменился в лице.

— Не будет ли немного слишком? — попытался вмешаться Зуда.

— Не лезь, — оборвала его Шишка, даже не повернув головы, и супруг тут же стушевался.

— Не глупи, — попробовал увещевать ее Ренилл. — Отнеси записку моим соотечественникам…

— Тьфу, ты что думаешь, стража у ворот пропустит Безымянную? Да и чего ради? Чтобы получить в награду пару цинну? Ты задолжал нам куда больше!

— Не обещай! Побереги глотку, пока она не пересохла. — Ее осенила новая мысль. Женщина заглянула в кувшин с водой и радостно оскалилась. — Эгей, вода-то застоялась, пить уже нельзя. — Она опрокинула кувшин и остатки воды выплеснулись на землю. — Вот так, — добавила Шишка ухмыльнувшись. — Как только Высокочтимый прочитает письма, мы принесем ему хорошей, свежей воды.

— Воистину, ты забываешь об осторожности, — упрекнул Зуда.

— Хватит! — она хлестнула голосом, как кнутом, супруг поморщился. — Я ни о чем не забываю! Это ты забываешь о собственном сыне. Слизняшка должен получить имя!

— Но…

— Он получит имя! Любой ценой! Мы добьемся этого для него. Слушай, муж мой, и не противоречь! Мы выполним свой долг.

Глаза хищницы обратились на Ренилла.

— И ты, неблагодарный… ты поможешь нам, или никогда больше не узнаешь вкуса воды. Подумай хорошенько. Она отвернулась и решительно зашагала прочь. Зуда, с мученическим вздохом, поплелся за ней. И что теперь делать?

— Она тебя поймала, верно? Подцепила на крючок, не сорвешься. — Зеленушка вернулся и, не ожидая ответа, продолжил: — Гордый Высокочтимый скорее помрет от жажды, чем поступится своей честью.

— Честно говоря, едва ли.

— Но ему не придется ни помирать, ни сдаваться. Я раздобуду ему хлеба, я принесу воды. Если, конечно… — Зеленушке не пришлось оглашать условия.

Ренилл покосился на торжествующего мальчишку.

— Ты знаешь буквы? — испросил он.

Учить Зеленушку оказалось неожиданно легко и даже приятно, потому что мальчишка на удивление хорошо соображал. Они начали с алфавита — вонарского, потому что Зеленушка, как большинство горожан-авескийцев, бегло говорил на вонарском, и хоть и был ребенком, отлично понимал, что добиться успеха он может только в среде иноземцев.

— Научусь читать и писать по-вонарски, и тогда, как вырасту, стану писцом в счетной палате в Малом Ширине, — рассуждал Зеленушка. — Буду носить белую куртку и дважды в месяц приносить домой жалование. Заведу квартиру в приличном доме, может, даже на Лауреани, и мясо буду есть три раза в неделю.