Кол Бьюкенен - Фарландер

Монастырь притих. Обитатели его, зная о предстоящих занятиях, заранее покинули большую часть здания. Западное крыло вмещало в себя библиотеку, учебные кабинеты, а также зал для медитаций. Большие окна обеспечивали хорошее освещение, в воздухе постоянно присутствовал запах полированного дерева и старой пыли.

Легкое движение воздуха — Бараха и Эш вошли следом в корридо, причем последний с неизменной чашкой в руке. У каждого на руке белая повязка, обозначавшая, что в данном случае они выступают как наблюдатели и, следовательно, обязаны держаться в стороне и не допускать каких-либо комментариев во время испытания. Учись в деле — руководствуясь этим принципом, наставники поощряли подопечных следовать собственному чутью и полагаться только на себя.

Холт назвал чердак, поэтому Нико направился к лестнице и быстро поднялся на второй этаж. Мимо торопливо, словно и не заметив его, прошел молодой рошун.

Деревянная лестница, что вела на чердак, находилась в конце длинного коридора. Здесь располагались отдельные спальни членов ордена. Из окна на дальней стене открывался вид на каменистую долину и видневшийся за ней эскарп из темного камня. Над одиночной вершиной проплывала череда рваных туч. Остановившись у подножия лестницы, Нико осмотрел открытый люк вверху. Темно. Может, поискать фонарь?

Нет, глупо. С фонарем он превратился бы в слишком легкую цель.

Эш и Бараха ждали у другого конца коридора. Нико снял сандалии и осторожно отставил их в сторону.

Набрал полную грудь воздуху и медленно, прижавшись к стене, чтобы ступеньки не скрипели под его весом, двинулся вверх. Добравшись до люка, Нико пригнулся. Позиция для засады весьма удобная, тем более что, оказавшись в темноте, он на мгновение ослепнет.

Секунды летели, но ничего толкового в голову не шло.

Как ни крути, остается только одно.

Он прокрался еще выше, прыгнул, оттолкнувшись от ступеньки, в люк, прокатился по заскрипевшему жалобно молу и замер, лежа на спине, держа перед собой нож и ожидая нападения.

Никакого нападения не последовало. Оставшись на месте, Нико постарался взять под контроль дыхание — шуму он уже наделал немало. Глаза постепенно привыкали к недостатку света, и из темноты выступали неясные формы.

Он бесшумно поднялся и отступил подальше от люка, поглубже в тень. Чердак оказался просторнее, чем ему представлялось. А еще здесь было тепло. Поступавший снизу свет позволял различать предметы, находившиеся в пределах десяти—двенадцати шагов от люка, дальше все покрывала тьма, но движение воздуха давало ощущение пространства. Хлама здесь собралось немало: ящики и коробки, груды одежды, поломанная мебель и даже ружейные пирамиды. Спрятаться тут не составляло труда — выбери любое место и затаись.

Осторожно, проверяя прочность половиц, Нико двинулся вперед — шаг... еще шаг... и еще... Снаружи, прямо над головой, ветер пробежался вдруг по кровельным деревянным плитам, и две или три из них, соединившись в небольшой хор, добавили свой аккомпанемент призрачному вою стихии.

Нико достиг границы более или менее освещенной области и остановился. Еще одно удобное для засады место — сам он был здесь виден, тогда как противник оставался в темноте.

Алеас был рядом. Нико чувствовал его близость.

Прищурившись, он попытался сориентироваться. Справа, свисая из-под покатой крыши, мерцала серебристая сеточка паутины. За ней темнели, сливаясь друг с другом, некие едва различимые, массивные предметы. Слева лежала еще более плотная тьма, а проникновению света препятствовало нечто особенно крупное. Нико сделал шаг назад, медленно, дюйм за дюймом, сдвинулся в сторону, наклонился и, чтобы лучше слышать, открыл рот. Затаив дыхание, не шевелясь, он ждал.

В какой-то момент до него вдруг дошла абсурдность ситуации: они, словно дети, играют в прятки, вооружившись деревянными ножами. Но уже в следующую секунду он представил нож в руке Алеаса, нож достаточно острый, чтобы нанести кровавую рану, и сердце, откликаясь на этот образ, застучало быстро и гулко.

Свет за спиной на мгновение померк, и темнота сразу же сгустилась. Нико обернулся и увидел силуэты поднимающихся снизу, из люка, Барахи и Эша. Оба двигались абсолютно бесшумно.

Нико махнул им рукой, и они пригнулись, заняв позицию по обе стороны от проема.

«Думай, — приказал он себе. — Думай».

Паутина едва заметно шелохнулась. Ему еще хватило времени откинуться назад, когда из темноты справа вырвалось что-то бесформенное. Он ощутил движение воздуха у щеки, заметил движение и сделал выпад вперед. Но деревянное лезвие проткнуло пустоту, а в следующее мгновение Нико ощутил боль от укола в левую щеку... и тут же в правую.

Ошеломленный, он свалился на корточки и схватился за щеку. Между пальцами сочилась кровь.

— Уфф...

Из темноты на свет выступил Алеас. Лицо он намазал сажей, так что белой осталась только узкая полоска кожи на лбу, под волосами. За спиной кто-то усмехнулся. Бараха тяжело протопал вниз по лестнице.

Эш задержался. Нико выпрямился и повернулся к нему, но лицо старика оставалось в тени.

Рошун отпил из чашки и чмокнул губами.

— Продолжай заниматься, — негромко сказал он. — Когда наступит время выходить, ты должен быть готов.

— Царапины надо смазать пчелиным воском, — посоветовал Алеас. — Тогда и шрамы будут меньше. Пойдем, н тебе помогу.

Он спустился вслед за Эшем, и на какое-то время Нико остался один в сыром и вязком мраке. Кровь, просачиваясь между пальцами, каплями падала на пол. Он присел, нащупал дрожащей рукой холодный пол, сел и спустил моги в люк. Потом сделал глубокий вдох и подождал, пока сердце не перейдет на обычный ритм.

Ночь морилась в собственном зное.

На середине Птичьего озера, вдалеке от мерцающих на берегу городских огней, мягко покачивалась имперская баржа. Оттуда, с берега, доносились крики и смех, музыка и лай собак.

Тишину на самой барже нарушали лишь шепот рабов да ровный, пульсирующий бой одного-единственного барабана. Здесь царила другая атмосфера, гнетущая, нереальная. Особенно остро ее ощущали наталийские рабы, перепуганные, сбившиеся в кучки в клетках на краю баржи. Теперь они наконец поняли, для чего их похитили, бесцеремонно и жестоко вырвав из привычной, спокойной жизни. Сегодняшняя ночь должна была стать последней ночью их плена. К несвежему запаху тел самих рабов добавлялся едкий мускусный, идущий с кормы, где стояли два голых священника. Щедро натертая маслом, обнаженная плоть поблескивала в колеблющемся свете нескольких жаровен. Неподалеку уже лежали на палубе два наталийских раба. Третий, окончательно пав духом, перестал кричать и теперь даже не подавал признаков жизни.