Кол Бьюкенен - Фарландер

— Подождите! — снова крикнула Рианна, но мучитель уже наклонил кувшин и прижал к ее голой спине.

И тогда она прокляла отца. Прокляла, вложив в проклятие все оставшееся чувство. Прокляла за то, что он связался с ними, с этими людьми и этой мерзкой религией. За то, что втянул в это всю семью. О чем он думал? Какие преступления совершил сам во имя Манна?

Рианна закричала от нестерпимой боли и — это было еще хуже, еще страшнее — от ощущения, что мерзкая тварь вгрызается в нее.

Алтарник убрал колено, и она, ощупывая свежую рану па спине, попыталась встать.

И тут случилось неожиданное: силы покинули ее. Беспомощная, опустошенная, она свалилась рядом с тремя другими, лежавшими неподвижно рабами. Рианна слышала их тяжелое дыхание, видела белки глаз. Сама она не могла ни пошевелиться, ни издать хотя бы звук. Оставалось только смотреть и ждать, что будет дальше.

Алтарники выводили новых и новых рабов и на каждого выпускали гадкую тварь из кувшина. Вскоре на палубе лежало уже больше дюжины беспомощных пленников. Атмосфера паники и страха сгущалась, барабанный ритм нарастал, и в глазах жрецов разгоралось пламя похоти. Негромко переговариваясь, они поглаживали себя и то и дело наклонялись к курящейся чаше с каким-то жидким наркотиком, и тогда тонкие золотые цепочки их лицевого пирсинга негромко позвякивали над самой поверхностью.

Первым убили пожилого мужчину с бельмом на обоих глазах. Обнаженная жрица, старуха с дряблыми, обвисшими грудями, склонилась над ним и вонзила кинжал.

Копившееся часами напряжение достигло предела. Казалось, ударом кинжала жрица пронзила не только физическую плоть, но и прорвала своего рода абстрактную оболочку, ту кожу мира, что покрывает всю жизнь, защищая нормальные человеческие глаза от некоей внешней реальности, бесчеловечной, безжалостной, беспредельной и чуждой людям. Крики умирающего разнеслись над баржей, и парализованные рабы поняли, какая участь уготована им. Несчастный бился в последних судорогах, и на губах его взбухали кровавые пузыри. Но это убийство было лишь вступительным актом.

Старуха повернулась к молодому священнику, Киркусу, уже трепетавшему от возбуждения и жадными глазами впившемуся в кинжал в ее окровавленных руках. Жрица устремила взгляд на молодую женщину, лежавшую слева от Рианны.

— Встань. — Старуха резко кивнула.

Совершенно неожиданно девушка обрела способность двигаться и, неловко поднявшись, метнулась к борту.

—Стой! — бросила жрица, и девушка, словно подкошенная, упала на колени. — Давай, попробуй, — обратилась старуха к внуку.

Киркус выбрал толстяка, на котором еще оставался заляпанный кровью фартук мясника.

— Иди сюда! — скомандовал он.

Мясник с усилием сел и, прежде чем подняться, посмотрел на дальний борт, а уже затем перевел взгляд на жреца. Внезапно, с быстротой неожиданной для человека столь крупного и вроде бы неуклюжего, он бросился на молодого священника.

— Стой! — приказал Киркус, но мясник уже схватил врага за горло.

— Соберись, идиот. — Старуха укоризненно покачала головой.

Киркус запыхтел и удвоил усилия.

— Прекрати! — снова вмешалась жрица.

Мясник разжал пальцы и упал на колени. Стоя на четвереньках и упираясь ладонями в палубу, он угрожающе заревел.

— Похоже, бывший солдат, — заметила старуха.

— Знаю, — раздраженно буркнул Киркус, потирая шею. — У него татуировка на предплечье.

— Верно. Наталийский моряк. — Подойдя к ветерану со спины, старуха сжала с обеих сторон его голову и отвела ее назад. — Глаза, — прошептала она, наклонившись. — Вырви себе глаза.

С его губ сорвались слова проклятия, но руки, словно наделенные собственной волей, поднялись к лицу. В какой-то миг они остановились, дрожа, сопротивляясь чужому желанию, но борьба продолжалась недолго, и скрюченные пальцы вцепились в глазницы.

Мясник захрипел и заскрежетал зубами, но не закричал даже тогда, когда глазные яблоки, похожие на сваренные яички, выпрыгнули из орбит и повисли на щеках.

— Как жирный боров на скотобойне, — заметила старуха, и мясник рухнул на палубу.

Киркус шагнул к чаше с наркотическим зельем и сделал глубокий вдох. Кира погладила его по животу.

Рианна смотрела на это все, и в голове у нее бился немой крик.

— Делай что хочешь, — густым, низким голосом произнесла старая ведьма. — Сегодня все позволено. Сегодня ты должен растоптать все, что сдерживает твои желания.

Молодой жрец еще колебался. Пройдясь взглядом по лежащим рабам, он снова повернулся к чаше.

— Не спеши, настройся, — прокаркала старуха. — У нас вся ночь впереди. Повторяю, делай что пожелаешь.

Его глаза остановились на Рианне, и она попыталась зажмуриться, но тело не повиновалось ей. Не получалось даже моргнуть.

Киркус передал чашу жрице и направился к Рианне. Из ее горла не вырвалось ни звука.

Жадные, нетерпеливые руки сорвали оставшиеся лохмотья. Он смотрел на ее поднимающиеся и опускающиеся белые груди, на напрягшиеся от страха соски. Между грудями лежала, пульсируя, как обычно, печать. Озадаченный, Киркус замер, но потом понял, с чем имеет дело, и, оскалившись, наклонился.

Сначала Рианна подумала, что он пытается укусить ее, но жрец ухватил зубами живую косточку, сорвал ее, сердито мотнув головой, и выплюнул в пламя жаровни.

— Плоть сильна, — прошипел Киркус, и его горячее, зловонное дыхание коснулось ее лица.

Но Рианна не слышала — она уже умирала.

Куда мы отправляемся? — поинтересовался Нико, едва поспевая за Эшем, решительно шагавшим по выложенному тиковыми панелями главному коридору западного крыла монастыря. Ступеньки в конце коридора привели их в тускло освещенный подвал, заставленный ящиками и бочками. Старик подошел к единственной деревянной двери и остановился. В неверном свете висящего под потолком фонаря его фигура отбрасывала длинную тень. Нико тоже остановился и проследил за взглядом наставника, опустившимся к их ногам.

Эш достал из-под рясы ключ, тонкий, как гвоздь, с одним-единственным зубцом на конце, и вставил его в замочную щель в полу, рассмотреть которую Нико так и не смог. Поворот, щелчок... Потянув за ручку, старик поднял дверцу, скрывавшую уходившие вниз каменные ступеньки. В нос ударила волна спертого воздуха. Они молча спустились.

Двенадцать ступенек. За ними начинался сырой и низкий туннель, в самом конце которого виднелся свет.

— Мы называем это сторожкой, — негромко объяснил Эш, приветственно кивая двум длинноволосым рошунам, стоявшим на коленях, спиной к спине в центре ярко освещенного подвала. Из высокого оштукатуренного потолка свисали кое-где одинокие корешки. Стены подвала, покрытые такой же унылой, серовато-белой штукатуркой, освещались бесчисленным множеством фонариков, под каждым из которых находилась крохотная ниша. Размещались они аккуратными рядами, и внутри многих Нико увидел висящие на крючках знакомые косточки. Печати. Их были здесь тысячи.