Кол Бьюкенен - Фарландер

Эш увел взгляд к окну. Сегодня его давила усталость — после возвращения в монастырь голова болела сильнее прежнего, и сон не приносил облегчения. Ничего другого, впрочем, он и не ожидал. Тело его и раньше уступало болезням и недомоганиям лишь после того, как он, исполнив вендетту, возвращался в безопасное убежище.

Живя в монастыре, Эш всегда держался уединенно. Теперь же он еще больше сторонился людей. В хорошие дни, когда позволяло самочувствие, он уходил за монастырские стены — упражнялся или подолгу бродил подолгу по горам, избегая случайных встреч как с собратьями по ордену, так и со своим юным учеником. Но большую часть времени Эш все же проводил в своей келье — спал, когда удавалось, читал стихи далекой родины или просто медитировал. Братьям по ордену ни к чему знать о его болезни.

— Я прошу не такой уверенности, — стоял на своем Ошо. — Мне ведь довелось быть не только рошуном. Я водил в бой армии, помнишь? Я провел флот через штормовой океан. Однажды, мой дорогой Эш, я зарезал вражеского военачальника в случайной схватке, длившейся всего три секунды. Нет, не уверенности в своих решениях мне недостает сейчас или недоставало раньше. Боюсь, я утратил Чан, а потому и решения мои слабы.

Еще одно любопытное слово, Чан. У него тоже много значений: страсть, вера, любовь, надежда, искусство, слепая храбрость. В общем смысле Чан означал внешнее, воплощенное в действие проявление Ча.

— Я просто устал от этого, вот и все. Слишком долго оставался рошуном. Солдатом, генералом, но не больше того. Жизнь превратилась в существование, едва ли достойное даже вздоха. В подходящий момент я передам бразды Барахе. Он изощреннее в политических играх, пусть даже Ча его не совсем чиста.

— Будь Бараха во главе ордена, он уже вел бы переговоры с маннианцами и обсуждал сумму отступного за жизнь священника.

— Если так, то, может быть, Бараха мудр не по годам. И если бы все закончилось сохранением ордена, разве кто-то сказал бы, что он не прав?

Эш почувствовал, как бросилась в лицо кровь, но снова промолчал.

— В отличие от меня ты не был рошуном там, на нашей старой родине, — продолжал Ошо. — Ты даже не знаешь толком, как там было. Наши клиенты просто носили на груди медальоны, так, чтобы все видели, и, когда кого-то из них убивали, мы сами искали убийцу. А это ведь дело нелегкое, уж можешь мне поверить. Иногда случалось так, что мы расправлялись не с тем человеком. Еще чаще вообще не находили настоящего преступника. Да ведь и сейчас, здесь, в Мидересе, где у нас есть печати и привезенные с Небесных островов деревья мали, не каждая наша вендетта заканчивается успехом.

— Но мы всегда пытались. Именно это мы обещаем нашим клиентам.

— Обещаем, да, — согласился Ошо. — Но там, на родине, наши обещания всегда были конкретными. Сомневаюсь, что мы решились бы подвергнуть риску весь орден, как происходит сейчас.

Эш покачал головой:

— Может быть. Но здесь положение другое, и мы тоже другие. Орден всегда держался в стороне от политики и никогда не стремился к собственной выгоде. Мы лишь предлагаем справедливость тем, кто в ней нуждается. Если мы не готовы брать на себя риск, тогда все данные нами обещания — пустые слова, и мы сами ровным счетом ничего не значим, и все, ради чего мы жили, есть лишь обман и мошенничество.

Ошо задумался, но, похоже, не найдя в словах собеседника ничего такого, чему можно было бы возразить, промолчал.

— Вспомни, что ты сам всегда говорил, когда я сомневался в том или ном решении? — продолжал Эш.

— Я много чего говорил. В том числе и немало ерунды.

— Да, но что ты повторял чаще всего?

— А-а, — проворчал Ошо. — Улыбнись и бросай кости.

— Достойная позиция.

Генерал ордена шумно — но не раздраженно, а скорее с облегчением — вздохнул и еще глубже ушел в кресло. Взгляд его, казалось, привлекло что-то на резном столике. Может быть, игра солнечных лучей. Сам столик был изготовлен из дикого тика, которым обшивались корабли, тридцать лет назад перенесшие их сюда от берегов далекой родины.

Наблюдая за стариком, которого он знал едва ли не всю жизнь, Эш заметил, что тот, сам того не замечая, почесывает левую ногу. Говорить он ничего не стал и лишь улыбнулся про себя.

Исчерпав аргументы и достигнув, похоже, некоего согласия, оба погрузились в приятное молчание того рода, что может продолжаться часами без необходимости поддерживать разговор. Внизу, под полом, что-то звякнуло — то ли оброненное кем-то учебное оружие, то ли кухонная утварь. Скорее второе, подумал Эш, учитывая близость полуденной трапезы. Через открытое окно в комнату проникали ласкающие обоняние запахи свежеиспеченного киша и тушеных овощей.

Ошо зашевелился, глянул на руку, потирающую ногу, и усмехнулся:

— Двадцать лет вместо ноги деревяшка, а до сих пор ее чешу.

Эш не слышал. Голова разламывалась от тупой боли. Он потер ладонью лоб.

— Ты как, дружище? Все хорошо?

Ответа не последовало, и Ошо, поправив протез, поднялся и, прихрамывая, прошел через комнату к окну.

— Да, — ответил с опозданием Эш, но голос дрогнул, и он, пытаясь выдавить боль, сжал пальцами виски.

— Опять голова? — спросил Ошо, положив руку на плечо друга.

— Да.

— И с каждым разом все хуже?

Эш просунул руку под рясу, вытащил кожаный кисет и, развязав дрожащими пальцами шнурок, достал сушеный лист дульче.

— Иногда я совсем ничего не вижу. — Он положил лист в рот, к щеке.

Ошо потрепал его по плечу, что было весьма необычно — генерал ордена редко позволял себе утешительные жесты.

Эш достал и положил в рот второй лист.

— Я могу что-то сделать для тебя? Может быть, Ченг?

— Нет, мастер. Он мне не поможет.

— Перестань называть меня мастером. Ты уже давно не мой ученик.

Боль немного отступила. Эш нашел в себе силы улыбнуться, но отвел взгляд, заметив, как вдруг потемнели и повлажнели глаза его старого наставника.

— Просто мы стареем быстрее, чем думаем, — сказал он, пытаясь увести разговор от невеселой темы.

— Нет. — Ошо устало вернулся на место. — Это ты стареешь быстрее, чем думаешь. Я-то давно понимаю, что дряхл и немощен. Вот и подумываю уйти на покой, сохранив хотя бы видимость достоинства.

— Я думаю о том же, — признался Эш.

Устроившись на стуле, старый генерал пристально посмотрел на него из-под полуопущенных век.

— Когда у тебя появился ученик, я решил, что ты так и сделаешь. Почему же передумал?

— Не передумал. Несколько месяцев назад у меня был с тобой разговор. Мысленный.

— Это когда ты был во льдах?

Эш кивнул.

— Если так, то, может быть, не только у тебя со мной. Примерно в то же время мне приснился довольно странный сон. Помню, я даже замерз. Ты тогда не верил, что сможешь вернуться.