Кол Бьюкенен - Фарландер

Вот почему он так удивился, открыв в один прекрасный день, что в подобном положении оказался и еще один ученик, причем не кто иной, как Алеас.

Алеас нравился всем, но он был учеником Барахи, которого все же и презирали. Другой причиной было поведение самого Алеаса, от природы скромного и при этом обладающего блестящими способностями. Его сверстников это смущало. Сочетание несомненного таланта и скромности наводило на мысль, что Алеас в каком-то отношении выше их, а они, следовательно, ниже. На таких отношениях настоящую дружбу построить трудно.

Сходное во многом положение обоих как чужаков — пусть и не в полном смысле слова — неизбежно влекло Алеаса и Нико друг к другу. Но объединяло их не только это. Иногда они смеялись над чем-то, что казалось смешным лишь им двоим. Иногда один поддерживал другого в горячем споре. И часто они становились парой во время занятий, когда других вариантов просто не оставалось. И все же дистанция между ними сохранялась — Нико немного смущала и отпугивала уверенность выходца из Империи, тогда как Алеаса сдерживало нежелание Барахи видеть их вместе.

Монастырская жизнь оказалась совсем не такой, какой виделась Нико раньше, хотя, надо заметить, ясного представления о ней у него никогда и не было. Впрочем, какие бы смутные картины загадочного места, где людей учат убивать, ни рождало воображение, они не имели ничего общего с действительностью.

Каждый день он рубил воздух на учебной площадке, колол и душил набитую соломой куклу, скрывался от воображаемых врагов и осыпал стрелами далекие мишени. Стараясь делать все наилучшим образом, поддерживать репутацию, справляться с повседневными трудностями, юноша редко задумывался о том, как эти действия соотносятся с реальной жизнью и куда ведет путь, на который он ступил. А между тем его учили переходить некий порог — бездумно и не колеблясь. Учили с тем, чтобы однажды, когда потребуется, он смог хладнокровно убить человека.

Пока же, впрочем, день этот был еще далек. Ежедневная практика понемногу избавляла от ненужной впечатлительности, а постоянное напряжение сил отвлекало от размышлений о том, к чему это все ведет. По прошествии некоторого времени Нико вообще перестал об этом думать.

Были в новой жизни и приятные неожиданности. В какой-то момент Нико поймал себя на том, что с нетерпением ожидает сеанса медитации. Сеансы эти проходили по два раза в день, и каждый длился целый час. Некоторым они давались нелегко — главным образом тем, кто придерживался отличных от даосизма религиозных взглядов. Этого Нико понять не мог — в конце концов, от ученика требовалось лишь следование определенной практике.

Сам он истовым верующим себя не считал и всегда с трудом переносил ритуалы, исполняемые невнятно бубнящими что-то монахами в их задымленном храме, куда время от времени затаскивала его мать. И вот теперь его по-настоящему увлекали эти сеансы, проводившиеся либо в тихом зале с полированными деревянными полами и степами, либо, если благоприятствовала погода, во дворе. Религиозного содержания в этих сеансах было мало, поскольку и сами рошуны вопросами доктрины себя не утруждали. Опустившись на колени, положив руки на колени, они полностью сосредотачивались на дыхании и оставались в таком положении до удара колокола, обозначавшего истечение часа.

Со временем, научившись расслабляться и при этом сохранять концентрацию, Нико понял, что цель — полная неподвижность — вполне достижима. После сеансов он чувствовал себя посвежевшим и более собранным, заметно улучшалась и координация.

Прошло несколько недель, прежде чем Нико вспомнил, что так и не написал письмо домой. Ему даже стало не по себе от той легкости, с которой он забыл мать. В письме он сообщил, что здоров, а к сообщению приложил подробное описание обычного дня своей новой жизни, опустив при этом детали, которые могли бы вызвать у матери беспокойные мысли.

Помочь с отправкой взялся старый друг Эша по имени Кош, организовавший доставку письма в порт Чим, куда рошуны ездили за провизией. Оттуда оно ушло к одному контрабандисту, промышлявшему торговлей со Свободными портами в обход установленной маннианцами блокады. Нико надеялся, что когда-нибудь послание дойдет до адресата. Выполнив сыновний долг, Нико благополучно забыл о матери.

В День Глупца все получали выходной и могли заниматься чем угодно. Остальные ученики сбивались в группки по двое-трое, Нико же, предоставив им веселиться в меру возможностей, отправлялся на прогулку в горы, где проводил время, любуясь их величием. Такие дни превращались в подлинные праздники, напоминавшие отчасти ту счастливую пору, когда он вот так же беззаботно бродил по холмах в окрестностях их дома в компании верного Буна.

Рутина новой жизни накладывала свой отпечаток. Какое-то время Нико не оглядывался назад и не смотрел вперед.

Однажды утром, после завтрака, Нико увидел идущую через двор девушку и замер в изумлении, уронив ведро с водой. Сердце его заколотилось. Но не потому лишь только, что в монастыре появилась женщина. И не внешность ее была тому причиной — простая черная ряса да длинные прямые волосы, обрамлявшие умытое солнцем лицо с резкими чертами и большими глазами. Пожалуй, именно ее походка, свободная и уверенная, выдающая плавную грацию скрытого тканью тела, привлекла взгляд, столь долго лишенный возможности любоваться такого рода зрелищем. Забыв про ведро, Нико бросился за ней к двери в северное крыло, придумывая на ходу удобный предлог, который оправдал бы его появление там и позволил выяснить, кто такая эта незнакомка.

Проскочив в дверь, он торопливо огляделся. Девушка пропала. А может, ее и не было вовсе? Может, это все игра воображения?

В последующие дни Нико видел ее еще несколько раз. Но только мельком, когда занимался на площадке или спешил туда и не мог позволить себе задержаться. Раздраженный и сердитый, он все чаще ловил себя на том, что рыщет взглядом по сторонам, выискивая запавшую н память фигуру.

Не выдержав, он однажды за ужином обратился к Алеасу:

— Кто она?

— Кто? — переспросил Алеас, выдав себя тоном притворной невинности.

— Ты прекрасно знаешь кто. Та девушка, которую я постоянно здесь вижу.

— Она не просто та девушка, — осклабился приятель. — Она — дочь моего мастера, и тебе бы лучше не пялиться на нее и вообще держаться подальше. Мой мастер очень ревнив.

— Дочь Барахи? — Нико не верил своим ушам.

— Твое отношение к человеку никак не влияет на его способность иметь детей.

— Как ее зовут?

— Серезе.

— Мерсианское имя.

— Верно, — кивнул Алеас. — Ее мать была мерсианкой. Знаешь, ты задаешь так много вопросов. С чего бы это?