Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

«Это не жизнь, а сплошная каторга, - страдал от постоянных раздумий бывший морской штурман, мотаясь по делам, упираясь с дровами и поросятами, ругаясь с Миронычем и персоналом остаточного дойного стада, толкаясь в очереди у дверей в пункт санэпидемнадзора на Болшевском (111) бывшем колхозном рынке, а также выклянчивая у администрации рынка, одного пузатого азербайджанца и двух его дальних родственников место поудобней для реализации своего товара, - и какого хрена я в своё время вплавь не слинял в Турцию? Нет, ей-Богу, это я смог бы сделать легче, чем кантовался когда-то от Сухуми до Рязанской области. А если бы я смог раздобыться яликом, да я бы… Эх!»

И Сакуров, с грехом пополам реализовав свой товар и возвращаясь в деревню, представлял себе сидящим в тени какого-нибудь стамбульского минарета и торгующего просроченным шербетом для дураков русских туристов, потянувшихся из новоявленной демократической России в бывшую Малую Азию за экзотикой.

«Да фигли шербетом? – негодовал Константин Матвеевич. – Да я бы за три месяца выучил турецкий и сейчас ходил бы на каком-нибудь лоцманском буксире в акватории любого турецкого порта. Потому что турки, в отличие от дураков русских, свой флот на железо не режут, а портовые терминалы не сдают в аренду барыгам и букмекерам…»

Думая так, Сакуров не забывал о звереющих гаишниках, гнал строго по правилам и с горечью возражал сам себе, что фигли думать о какой-то Турции, когда он здесь, в Богом проклятой российской деревне, под извечным гнётом каинова проклятия, каковое проклятие предполагает семь потов в день и три шкуры в сезон за такие гроши, что даже стыдно о них говорить.

«Да, не повезло мне в своё время, - мысленно резюмировал Константин Матвеевич. – Вернее, мне не повезло в свои времена трижды. Первый раз мне не повезло, это когда я родился наполовину русским. Второй раз мне не повезло, когда я поступил в мореходку вместо какого-нибудь финансового техникума. А третий раз тот, когда меня отправили по распределению в Сухуми вместо Риги или Талина. Хотя тогда, когда послали, Сухуми был в сто раз лучше Талина…»

И Сакуров с ядовитой разъедающей горечью вспоминал вечную зелень абхазских гор, спускающихся к тёплому морю, свой дом, жену, дочь и шумных разноплемённых соседей. Константин Матвеевич вспоминал свой пропахший смазочными маслами и соляркой буксир, крохотную каюту с играющими на переборках бликах, характерные звуки размерной портовой жизни за обрезом приоткрытого иллюминатора. В памяти всплывали образы членов экипажа, междусобойчики по поводу аванса и зарплаты, неторопливые беседы за жизнь и работу. После таких междусобойчиков Сакуров приезжал на своей «волге» домой поздно и получал привычную выволочку от жены, не устающей пенять ему на езду в нетрезвом виде.

«Сколько можно, Константин? – строго выговаривал жена, учительница русского языка и литературы в двадцать третьей средней школе. – Неужели нельзя было пойти на работу сегодня пешком? И потом: завтра в пять утра тебе надо везти курортников в аэропорт…»

Сакуров жил в своём доме на участке семь с половиной соток. И шесть месяцев в году их летняя кухня – около 16 квадратных метров – была занята курортниками, по полтора рубля с носа в сутки. Плюс жена занималась репетиторством среди желающих отъехать поступить в какой-нибудь московский вуз, где колоритное и привычное для сухумских словесников написание типа «каструла» вместо подлежащего «кастрюля» вовсе не приветствовалось. Да ещё Сакуров не ленился халтурить на своей «волге».

В общем, жил он в своё время в Сухуми знатно, но если бы после окончания мореходки его распределили хотя бы в Клайпеду, то сейчас он жил бы просто великолепно.

«И какого чёрта я выбрал Сухуми? – сетовал Константин Матвеевич, включая дворники, потому что пошёл мокрый снег. – Ведь был третьим в списке и выпускался именно в тот год из пяти, когда нас распределяли по Союзу… (112)»

И Сакуров с тоской закуривал, машинально вглядываясь в заснеженную даль, расцвеченную светом фар идущих в две противоположные стороны машин.

«Или, скажем, поступил бы я в финансовый техникум, - продолжал мечтать о былом бывший морской штурман. – Ведь поступить туда было ещё легче, чем в мореходку, а выучиться – и того проще…»

Сакуров знал, о чём думал, потому что встречался со студентами финансового техникума, когда ходил к ним на танцы. Короче говоря, финансисты тогда показались ему ещё дубовей, чем некоторые его знакомые курсанты с эксплуатационного отделения (113).

«Да, финансовый я завалил бы вообще с красным дипломом, - распалял себя бывший морской штурман, - потом завалил бы какой-нибудь профильный институт, потом распределился бы в какую-нибудь сберкассу и сидел бы там, в тепле и сухости при полном штиле, дожидаясь демократии, которая сделала бывших калек из числа советских студентов-финансистов теперешними процветающими банкирами и обеспеченными валютчиками».

Сакуров нервно гасил бычок в автомобильной пепельнице и сбрасывал скорость до десяти километров в час, потому что скоро ожидался пост ГАИ.

«Но лучше всего мне было бы родиться евреем или армянином, - совсем уже начинал мысленно заговариваться бедный честный сельский труженик. – Ведь сколько армян с евреями удрало из Сухуми и, поди, ни один сейчас не корячится в деревне. Я уж не говорю о том, что ни один из них не попал в качестве бомжа на подмосковную помойку, где на потеху антисемитам и ксенофобам единственно и стопроцентно восторжествовала русская национальная идея в теме однородной целостности великороссов…»

Сакуров машинально моргал фарами охреневшему встречнику и возвращался мыслями к каиновому проклятию.

«Нет, интересная получается штука, - встревал в библейские дебри бывший морской штурман, - почему современному крестьянину нынче плохо везде, а не только в России, только потому, что их ветхозаветный коллега когда-то порешил своего брата?»

Константин Матвеевич знал о Ветхом Завете понаслышке, поэтому его мысли не стали растекаться вокруг памятника почти доисторической культуры, но целенаправленно устремились к явлениям более современным, нежели распря в семье первого гоя при попустительстве самого творца.

«Нет, насчёт плохо везде это я явно погорячился, потому что американскому фермеру всё-таки легче, чем российскому единоличнику хотя бы потому, что в Америке – в смысле – в Штатах – таки есть закон и порядок, предусматривающие нормальные отношения между производителем, посредником и покупателем. И где – в Штатах – каждый нормально занимается своим делом, не имея понятия о взятках ментам, санэпидемнадзору и хозяину рынка за возможность реализовать свою продукцию. И где посредник – это нормальный коммерсант, имеющий вполне приемлемый процент от реализации, а не охреневший барыга с грузовиком, скупающий корнеплоды у производителя за деревянные копейки и толкающий их же московским паразитам за нержавеющие доллары. Ведь ни в одной стране мира нет таких крутых торговых наценок на товары и продукты, как в нашей долбанной России…»