Герман Дейс - САКУРОВ И ЯПОНСКАЯ ВИШНЯ САКУРА

- Я сейчас с кровати упаду! – воскликнул Сакуров. – Это какая среди вас субординация?

- Какая надо.

- А кто главный?

- Кто надо.

- Ну, ты, блин, чичероне хренов! Может, хоть объяснишься насчёт разницы между душой и духом первозданным? А то я сегодня хрен с два усну, пока не узнаю, чем это я так отличаюсь от нормальных людей?

- Ну, это, пожалуй, можно. Вить ты не вор?

- Не вор.

- Не завистник?

- Не завистник.

- Не стяжатель?

- Не стяжатель.

- И души человеческой ради выгоды не губитель?

- Ради выгоды – ни в коем случае!

- Всяких тягот испытав, подлости человеческой отведав, не озлобился?

- Нет.

- Не клеветник, лукавый обманщик, сластолюбец и двуличник?

- Нет, нет, нет и ещё раз нет.

- И гордыня тя не обуяет?

- Какая на хрен гордыня!

- Вот и прямая тебе дорога в наше братство.

- Иди ты! – испугался Сакуров. – А говоришь, что я не должен крякнуть?

- Все крякнут, но со временем.

- Со временем – это когда? Меня интересует моё время. Когда крякнет Мироныч – мне до лампы.

- Твоё время суть миг в летописи мироздания, обратная сторона какового есть целая вечность, преходящая из полустатического состояния в ускоряющуюся последовательность мгновений, - сказал Фома.

- Чтоб ты треснул! – разозлился Сакуров. – Если мы с тобой о такой же ерунде и раньше трепались, то я сам себя не понимаю!

- Раньше мы трепались о всяком, но особливо о нашем житье-бытье, - повторил Фома.

- Нашем – это чьём? Я про своё бытьё, например, всё и без тебя знаю.

- Да нет, мы о нашем.

- О вашем? – уточнил Сакуров.

- Да.

- Ну и что интересного ты рассказал мне про ваше житьё?

- Всякое. В частности, рассказывал я тебе про моих коллег, кои с тобой по соседству хозяйство ведут. Да о недругах ихних, каковые им в этом хозяйстве мешаются.

- Ну? Продолжай. Ведь я всё равно ни черта не помню из того, что ты мне в прежние разы рассказывал. Тем более что в мифологии я не силён, но послушаю про неё с удовольствием.

- А вот мифологию ты зря сюда путаешь, - обидчиво возразил Фома, - потому что она не причём. Есть, конечно, в ней кое-какие похожие на нашу деятельность толкования, но и только.

- Ну чё ты к словам цепляешься? – возразил Сакуров. – Мне ведь всё едино: что мифология, что теософия, что теория большого взрыва или ещё чёрт знает что, - я ни в чём таком особенно не догоняю. Короче, начинай поливать про свой быт и быт своих коллег с ихними недругами, но начинай по порядку, с крайней избы, где живёт старый хрыч Мироныч. Неужели и ему домовой по штату полагается?

- Домовой во всяком жилье полагается, - терпеливо пояснил Фома.

- Если во всяком – то вас тьма! – воскликнул Сакуров.

- Да, нас порядочно.

- Так что там про Мироныча?

- Есть у него домовой по имени Кирьян, вот кому жисть – не жисть, а сплошная малина.

- Это ещё почему?

- Да потому что ему в его хозяйстве ни один злыдень не мешается.

- Что ты говоришь, - пробормотал Сакуров. – И почему ему, Кирьяну твоему, ни одни злыдень в хозяйстве не мешается?

Константин Матвеевич примерно знал ответ, но хотел услышать его от домового.

- Правильно соображаешь, - сказал Фома. – Ваш Мироныч сам такой выдающийся злыдень, что другим в его избушке делать нечего.

- А у Жорки есть злыдни?

- Навалом.

- А у меня?

- И-и! Раньше, конешна, пока дом в запустении пребывал, злыдни его стороной обходили. Потом учуяли тепло, а в нём хорошего человека и стали поселяться.

- Вот спасибо.

- Да не за что…

- А у кого ещё их много?

- У Варфаламеева.

- Ясно… Кстати, такой вопрос: что лучше, прямиком угодить в ваше сомнительное братство в виде какого-то первозданного духа или просто на тот свет в виде обычной души?

- Да уж лучше к нам, а то ведь в виде души, оно того. Сначала, тоись, тута будешь сорок дён болтаться, опосля в судилище покантуес-си, откуда ещё неизвестно, куда тебя определят: то ли в рай, то ли в ад, то ли в какую-нибудь реинкарнацию.

- Ну, ты и наговорил, - совсем уже сонно молвил Сакуров, - однако со злыднями я не согласен.

- Это как? – спросил Фома.

- А вот так. Уволю на хрен, а то развёл тут всякую сволочь…

- Да вить это не наша вина, ежели где какой злыдень, а то и целая их свора в какой-никакой избе заведётся, - принялся неторопливо оправдываться Фома, а Сакуров почувствовал, что начинает по-настоящему засыпать. Если, конечно, он уже не заснул, и теперь ему не снится, что он засыпает по-настоящему. А Фома в это время продолжал бухтеть: – Это всё от самих людей зависит. Вить злыдни, они производство дьявольской епархии, и они не лезут туда, где живёт какой-нибудь человечек, коему сам главный нечистый благоволит. Но ежели ты не сумел главного нечистого к себе расположить, то – беда! Да… А вот нам, в отличие от злыдней, велено с нашего верха жить везде при всяком человеческом жилье, независимо от того, живёт ли там протеже главного нечистого, или его глупый непочитатель. Однако…

«Однако пить бросать надо, - в который раз подумал Сакуров, проваливаясь всё глубже и глубже в долину снов и отчуждения от реальной жизни, - иначе я точно договорюсь с этим домовым до дурдома…»

Ночью Сакуров снова куда-то летел, снова видел прекрасный город в виде грандиозной террасы, спускающейся к морю. Это море, пока Сакуров летел вдоль городской прибрежной зоны, показалось Сакурову изумительно чистым. Но затем, когда он долетел до первых дебаркадеров грузового порта, он стал замечать на воде пятна мазута и целые плавающие острова мусора. В это время самолёт решил приводниться, и на Сакурова напали акулы.

На следующее утро Сакуров завязал с пьянством. Семёныч хитро промолчал, Виталий Иваныч посмеялся, Жорка (тем же утром он приехал из своего Подмосковья) и Варфаламеев отнеслись с пониманием, а Грише и Миронычу это было по барабану. Дело в том, что Сакуров жил крайне бедно в долг на Жоркины деньги, он не мог ничего дать Миронычу в обмен на его дрянной самогон или напоить на халяву Гришу. Впрочем, эти два односельчанина тоже мало интересовали Сакурова. К тому же пришла пора сеять морковь, свеклу, разную зелень, а там, глядишь, и наступала пора картофельных работ. Тут Сакурова выручила Жоркина жена-сказочница. Она навезла всяких семян, два дня визжала на Жорку, тот тоже бросил пить и занялся огородом.

- Слышь, сосед! – позвал он Сакурова. – На вот тебе половину моего семенного фонда, трудись.

- Да куда столько? – удивился Сакуров, принимая у Жорки ворох пакетов.

- Нормально, - отмахнулся Жорка, достал из кармана телогрейки дорогие сигареты, угостил Сакурова и закурил сам.

- Слушай, - проявил непривычное любопытство Сакуров. – Тебе хватает пенсии или жена хорошо зарабатывает?

- Фигню она зарабатывает, - отмахнулся Жорка и замолчал. Трезвый, он не любил говорить. А Сакуров тоже не стал напрягаться дальше. Впрочем, как-то спьяну Жорка рассказывал, что кое-кто из его однополчан приподнялся. Поэтому можно было предположить, что кое-кто из тех, кто приподнялся, не забывал Жорку и подогревал его в финансовом выражении.