Алексей Семенов - Травень-остров

Когда все четверо выбрались на свет, продравшись через жесткую осоку и перепутанные корни кустов, они увидели, что оказались в глухом переулке меж высоченных изгородей.

— Справа — двор Оле-кунса, слева — Асгейрда. Мы под его двором прошли. Улица боковая — там, — вытянул он руку. — Нам туда. Пошли.

— Подожди, Труде. — Фрейдис приблизилась к нему с пучком травы и отерла хоть немного грязь и жижу с его рубахи.

— После отстирать отдай, — сказала она назидательно. — Не следует мужу в нечистой одежде на люди являться.

Боковая улица и вправду оказалась узенькой, немощеной, она втиснулась между оградами сегванских дворов и внешней стеной сегванского конца, бывшей одновременно и внешней стеной Галирада. Этот участок стены являл собой крепкий тын четырехсаженной высоты, поставленный в два ряда над глубоким оврагом, крутой спуск в который начинался сразу за тыном. По дну оврага тек мелкий ручей, а сам овраг густо зарос бузиной, бурьяном и крапивой. По зиме он становился почти неодолимым препятствием, потому что ручей покрывался льдом лишь в самый лютый мороз, и лед этот был тонок. Провалившийся в ручей человек тут же обмерзал. Летом же продраться сквозь колючие заросли и взобраться на вал также было непросто.

Тяжелые осады Галирад пережил уже давно, когда он был еще небольшим городком, начавшим прибирать под свою руку многочисленные окрестные племена, роды и верви сольвеннов, вельхов и немногие тогда поселки береговых сегванов. Сегванский же конец появился позже, и единственной тревогой некоторое время оставались дерзкие вылазки вольнолюбивых и мятежных морских кунсов, кои успешно были отбиты теми же сегванами, уже поселившимися за стенами влиятельного города.

С тех пор тын неоднократно подновляли и укрепляли. С внутренней стороны вдоль тына шел помост, по коему ночью в мирное время ходили стражи. Через каждые тридцать — сорок саженей над тыном возвышалась башенка саженей в шесть. Там дозорную службу несли денно и нощно, больше наблюдая за морем. Со стороны суши за оврагом начинались поля и огороды да виднелись недальние печища. Когда-то самые древние из них вели войну с юным Галирадом. Если же какой-нибудь сильный и бесстрашный захватчик все же одолел бы овраг и перевалил через тын, он оказался бы здесь, в узкой теснине боковых улиц, перед новыми крепкими стенами — оградами сегванских дворов, каждый из коих мог стать самостоятельной крепостью, как и было в сегванских поселках на побережье и островах, и немало врагов полегло перед этим вторым кольцом обороны.

Вот по этой улице и шли к недальнему морю Зорко и его провожатые, и мерный шум крушецовых волн. Бегом не бежали, но поспешали. Дозорные на башенках вряд ли обратили бы на них внимание: у них были свои заботы. Но вот перехватить беглеца на такой улице было бы проще простого.

Они прошли уже саженей семьдесят, когда из проулка вдруг выступили вооруженные люди. Это были сегваны, а вместе с ними несколько сольвеннских дружинников. Дурное предчувствие не обмануло Бьертхельма.

— Это не люди кнеса, — сказал Труде, вытаскивая меч из ножен за левым плечом. — Это боярские стражники.

— Погоди, Труде, — заметил Бьертхельм, не спеша извлекать свой меч. — Свернем в сторону. На людной улице они драться не станут.

— Боярские — станут, — со знанием дела возразил Труде, но все же послушал более опытного Бьертхельма и повернул было назад.

Но и там уже стоял заслон: опять же сегваны и боярские ратники. Зорко приметил, что у сольвеннов на шеломах укреплен беличий хвост, а у тех, кто носил иные шлемы, тот же беличий хвост был пришит к одежде или прицеплен к щиту или броне.

— Из Прастенова колена воины, — определил Бьертхельм. — Эти жалеть не станут, не поможет тебе, Труде, твой язык.

С этими словами сегванский богатырь вытащил свой страшный меч. Только сейчас, при свете дня, пока враг еще не приблизился, Зорко оценил его длину и вес: такой, если и не прорубил бы доспех или шлем, сломал бы не одно ребро.

— С боярскими завывалами быстро вы снюхались! — не обращая внимания, закричал Труде сегванам. — Рыбы долины мусорных куч — имя вам!

— Язык прикуси, брехун! — громко ответил один из сольвеннов.

— Это люди Оле, — негромко сказал Бьертхельм. — С ними тебе лучше не вздорить.

— Пока я буду вести перебранку, нам может прийти подмога, — так же негромко отвечал Труде и продолжил: — Ты бы молчал, муж женовидный, скамьи украшенье! Пивом опился: дрова лишь рубить может меч твоей речи!

Сольвенн, не вовсе понимавший вычурную сегванскую брань, несколько опешил и примолк, ожидая помощи от рядом вставших сегванов, а те, уразумевшие, что хотел сказать Труде, невольно ухмыльнулись: у рунопевца Ульфтага и воины были под стать кунсу!

— Сам замолчи, пагуба деревьев меда хмельного! — придумали наконец, как достойно ответить хулителю люди Оле-кунса. — Чинно беседуй, вождь войска лавки, мужей не порочь!

— Ты бы молчал, — ни на мгновение не запинаясь, закричал в ответ Труде, — скала твоих плеч совсем источилась! Мечом твой меч Хригга перерубить — леченье из лучших!

Сегваны дружно захохотали, да так, точно целый табун лошадей разом заржал.

— Да что на этого пустомелю смотреть! — разъярился чернобородый сольвенн в богатом шеломе. — Бей его, а венна сиволапого хватай!

Сегваны перестали гоготать и вместе с сольвеннами, выстроив впереди щитников, двинулись медленно на троих мужчин и Фрейдис: видать, знали, каков есть Бьертхельм в бою. Но речи Труде свое дело сделали: сегваны, а они составляли чуть более половины отряда, были теперь не столь хладнокровны, сосредоточенны и злы, как давеча.

Достал меч и Зорко.

— Эва, гляди, и болдырь веннский зубами клацает! — гаркнул кто-то из сольвеннов.

Будь Зорко не из рода Серых Псов, он бы, может, и смолчал. Случайно, нарочно ли дал языку такую волю обидчик, но лаять Зорко болдырем ему всяко не следовало.

— Тебя, варгас, за язык не тянули! — огрызнулся он глухо.

Заговаривать перед боем с врагом не следовало, но уж тут стерпеть никак было нельзя. Хоть и не кричал венн, а обидчик, должно быть, услышал, зане только усмехнулся в ответ злобно: мыслил, должно быть, что легко с венном разделается, гораздо более сегванов опасаясь.

— Ты, Фрейдис, посредине вставай. А вы — спинами ко мне и друг к другу, — распорядился Бьертхельм. — Если Фрейдис схватят, нож к горлу приставят, что делать станем?

Сделали так, как сказал Бьертхельм. А сам Бьертхельм, выстроив немногих своих соратников, был уж словно и не здесь, да и не в самом себе как будто: взгляд его шалым и злым сделался, как у волка, ежели мог бы тот волк брагой опиться, а изо рта едва пена не капала.

Труде перехватил изумленный взгляд Зорко и пояснил: