Джордж Мартин - Воины

Римляне выстроили нас в ряд обнаженными, со связанными за спиной руками. Один за другим мы были скованы вместе цепями, пропущенными через железные ошейники.

Появился высокий, тот, которого остальные звали Фабием, их предводитель. Я видел его лицо вблизи в бою. Это было последнее, что я видел — следом была милосердная россыпь звезд после того, как он огрел меня по голове своей дубинкой. Милосердная - потому что в тот миг, как я увидел его лицо, я впервые познал истинный ужас. Рваный багровый шрам, который шел от лба к подбородку, уродуя нос и рот, был ужасен сам по себе, но кровь у меня в жилах застыла не от шрама, а от его взгляда. Я никогда прежде не видел таких глаз. Это было лицо воина, который смеется над собственной болью и радуется боли других, который не ведает ни жалости, ни угрызений совести. Холодное, каменное лицо римского охотника за рабами.

Вам, должно быть, любопытно, отчего Фабий ударил меня дубинкой, а не мечом? Оттого, что этот удар был предназначен для того, чтобы оглушить, а не убить. Карфаген был разрушен. Мы, немногие выжившие группы беглецов — мужчин, женщин, детей, — были голодны и плохо вооружены. Месяцы жутких лишений в пустыне подкосили нас. Нам было не по силам биться всерьез с закаленными римскими солдатами. Их целью было не убить, а взять в плен. Мы были последними трофеями, захваченными в уничтоженном городе, нас надлежало собрать и продать в рабство.

«Carthago delenda est!» Латинские слова, грубый, уродливый язык завоевателей; слова одного из их предводителей, кровожадного Катона. Войны между Карфагеном и Римом начались много поколений назад. Великие морские сражения, кровавые кампании на Сицилии, в Испании, в Италии, в Африке. И наконец на время воцарился мир. Но в течение этого перемирия Катон взял за обычай каждую речь перед римским сенатом, каждую беседу со своими коллегами, о чем бы ни шла речь, завершать этими словами: «Carthago delenda est!» — «Карфаген должен быть разрушен!».

Катон умер, так и не увидев осуществления своей мечты, озлобленным стариком. Когда весть о его смерти достигла Карфагена, мы возрадовались. Безумца, который неумолимо жаждал нашего уничтожения, который преследовал нас в кошмарах, больше не было в живых.

Но слова Катона остались жить. «Carthago delenda est!». Война началась вновь. Римляне вторглись на наши берега. Они осадили Карфаген. Окружили город с суши и с моря. Захватили большую гавань. И вот наконец они проломили стены. Город сдавался но степенно, улица за улицей, дом за домом. Шесть дней бушевала битва. Улицы превратились в реки крови. Когда все было кончено, выживших карфагенян согнали вместе, чтобы продать их в рабство и рассеять во все концы земли. Цена их тел должна была оку пить расходы Рима на войну. Языки им вырезали либо выжгли каленым железом, чтобы пунический язык умер вместе с ними.

Дома были разграблены. Мелкие, но ценные вещи — драгоценные камни, украшения, монеты — римские солдаты забирали себе в качестве трофеев. Более крупные предметы — красивую мебель, роскошные светильники, великолепные повозки — грузили на корабли, чтобы отправить в римскую сокровищницу. То же, что не имело рыночной цены — прялки и ткацкие станы, детские игрушки, портреты наших предков, — летело в костер.

Библиотеки сожгли, чтобы не осталось книг на пуническом языке. Труды наших великих драматургов, поэтов и философов, речи и записки Ганнибала и его отца Гамилькара, и всех прочих наших вождей, повести о царице Дидоне и финикийских мореплавателях, которые основали Карфаген много веков назад, — все сгорело, все обратилось в пепел.

Карфагенских богов и богинь свергли с пьедесталов. Храмы были раздроблены в щебень. Каменные статуи были разбиты: глаза из слоновой кости, оникса и лазурита были выдраны из глазниц.

Золотые и серебряные статуи переплавили в слитки — новая добыча, которая пополнит сокровищницы Рима. Великая матерь Танит, великий отец Ваал, неустрашимый герой Мелькарт, Эшмун-целитель — все они в один день исчезли с лица земли.

Стены были повержены, город сровняли с землей. Руины подожгли. Плодородные поля вокруг города засыпали солью, чтобы там при жизни ближайшего поколения не росло даже сорняков.

Некоторые из нас были за пределами города, когда началась осада, и таким образом избежали гибели и плена. Мы бежали с вилл и рыбацких деревень вдоль побережья в глубь страны, в каменистые, засушливые земли. Но римляне распорядились, что ни один карфагенянин не должен уйти. На поиски беглецов отправили не обычных легионеров, но уволенных со службы солдат, нарочно обученных преследовать и ловить беглых рабов. Вот почему Фабий и остальные, кроме мечей, носили дубинки. Они были охотниками. А мы — добычей.

Мы стояли нагие, в цепях, прислонясь спиной к крутому песчаниковому утесу.

Нынче утром я с вершины этого самого утеса увидел приближающихся римлян и поднял тревогу. Стоять на страже было делом юношей, достаточно сильных и ловких, чтобы взобраться по скалам, и достаточно зорких, чтобы разглядеть опасность. Мне не нравилось это занятие: долгие, нудные часы, которые приходилось проводить, глядя на север, на широкую долину, спускающуюся к морю. Однако старейшины настаивали, что караулить надо.

— Они придут! — сипло говорил нараспев старый Матон. — То, что нам удавалось скрываться от них больше года, — это ничего не значит. Римляне неумолимы. Они знают, что кочевники пустыни отказались помогать нам. Они знают, как слабы мы сделались, как мало у нас еды, какое скудное у нас оружие. Они придут за нами, и, когда они придут, мы должны быть готовы бежать либо сражаться. Не думайте, будто мы в безопасности. Даже не надейтесь, что они забыли про нас. Они придут!

И они пришли. Мне досталась ночная стража. Я не спал. Я не пренебрегал своими обязанностями. Я не отрываясь смотрел на север, выглядывая признаки, о которых предупреждал Матон: цепочку факелов, огненной змеей тянущихся вверх по долине, далекий взблеск металла под луной. Но ночь была безлунная, и римляне шли в кромешной тьме.

Я услышал их прежде, чем увидел. Еще не рассвело, когда мне показалось, что сухой ветер, который летними ночами дует вверх по долине, донес издалека топот копыт. Надо было бы поднять тревогу сразу, при первых признаках опасности, как всегда учил Матон; но, вглядываясь в тьму, которая окутывала долину, я ни чего не увидел. И я промолчал, продолжая наблюдать.

Рассвет наступил быстро. Край солнца вспыхнул над зазубренными пиками на востоке и озарил янтарным светом скалы на западе. Но я по-прежнему их не видел. И тут внезапно раздался грохот копыт. Я опустил глаза — и увидел отряд вооруженных людей у самого подножия утеса.