Сергей Демьянов - Такая работа

В таких, как я, живет дьявол — так говорит мама. Я никогда не буду такой же красивой, как она. Когда я улыбаюсь, у меня изо рта капают слюни. У меня толстая голова, нет мозгов, и я ломаю все, что мне дают.

От меня не будет толку.

Меня даже нельзя продать на органы, потому что никому не нужны такие плохие органы. С ними живут только такие уроды, как я. А уродов не лечат, когда они болеют. Их выбрасывают на улицу, чтобы они сдохли под забором. Так говорит бабушка, а она не будет врать, потому что она меня любит.

Мне двадцать восемь лет. Это много. Обычно девочек отдают замуж, но меня никто не взял, потому что я не девочка. Я урод, и вонючка. Но меня не выбросили, и я не сдохла, как папа. От этого я узнала, что меня любят.

Когда любят, тогда не выбрасывают.

Я стоял над трупом вампирши в городском криминальном морге на первом подвальном этаже. Одна рука — у нее на лбу, вторая мертвым хватом держит выдирающуюся руку полковника Цыбулина. Кажется, ему все это теперь не слишком нравилось.

Ничего, не смертельно.

И точно так же я стоял позади дома Мари Дюпон, бездумно поглаживая свою правую грудь в ожидании очередного извращенца, готового заплатить за возможность потискать живой кусок мяса, не понимающий, что с ним происходит.

Темное и густое текло сквозь меня, билось в грудную клетку, не находя выхода.

Не зная, что есть выход.

— Открой глаза, Катарина, — сказал я. — Живи.

Мари хватанула губами воздух. Еще раз. И упала на землю — там, где стояла, разбив голову о помойное ведро.

— Я иду, — прошептала она.

В ней не было страха.

Мари точно знала, что однажды это произойдет. Что кто-то придет за ней и разобьет ее жизнь на бесполезные маленькие кусочки. Так всегда бывает с подарками, которых ты не заслуживаешь.

Это было неправильно. Это все было жутко неправильно. Умершие никогда не хотят возвращаться, инстинктивно не доверяя тому, кто тянет их назад. Правильно делают в общем-то, хотя на самом деле ни у кого из них нет шансов против некроманта.

Ресницы Катарины дрогнули. Она послушно открыла глаза. Не с первой попытки, как будто у нее внутри что-то слиплось или заедало, но открыла. Губы беззвучно шевельнулись. Ну да, я же не приказывал ей говорить.

Боль в разрезанном животе оказалась чудовищной.

Я согнулся, уткнувшись лицом в мешок, выругался, едва сумев выдавить из себя пару слов. Цыбулин закашлялся, скрипнул губами, но продолжал дисциплинированно молчать. Настоящий военный. Я бы так не смог.

Мне было скользко и холодно. Я думаю, что те, кто наполняет московские вокзалы и улицы живыми мертвецами, в этот момент прерывают контакт, чтобы избавить себя от неприятных ощущений. Я хорошо представлял себе, как это будет, но так и не убрал руку.

Я не мазохист. Просто мне хотелось, чтобы Цыбулин понимал, что именно мы делаем с другим человеком.

— Как тебя зовут? — спросил я. — Отвечай.

— Катарина, — сказала она, уставившись в потолок.

Мешок шевелился и шуршал, но лицо оставалось спокойным и неподвижным. Ноги и руки у нее конвульсивно дергались — тело еще не понимало, что с ним произошло. Так бывает, когда поднимаешь кого-то с обширными повреждениями.

— Ты помнишь, что с тобой произошло?

— Я умерла, — ответила она равнодушно.

— Почему ты умерла?

— Меня разрезали и вынули органы, без которых трудно жить дальше. — Она на мгновение задумалась и добавила: — И украли кровь.

«Украли»? Не думаю, что кто-то кроме вампира мог бы описать это так. Боль стала почти переносимой — или, может быть, я просто перестал воспринимать ее слишком остро. Быть живым человеком удобнее, чем мертвым. У живых — гибкая психика, позволяющая не чувствовать вещей, несовместимых с жизнью.

Цыбулин прекратил выдирать у меня свою руку. Собрался. И, кажется, успокоился. Нужно будет сказать ему потом, что он хорошо держался.

Катарина сейчас была — сплошной комок боли и страха.

Я вполне мог избавить его от необходимости проживать эту боль вместе с ней. Без этого можно было обойтись. Но я этого не сделал. Значило ли это, что я злой колдун вроде Ника?

Я не знал.

— Посмотри на меня, — сказал я. — Как это произошло?

Катарина уставилась на меня. Взгляд у нее был как заброшенный тоннель, пустой и гулкий. И тьма, заполнявшая ее, вошла в меня.

У меня случалось такое с живыми людьми, но раньше я не задумывался о том, что у мертвых тоже бывают свои шрамы. Есть вещи, которые не оставляют тебя даже после того, как ты умрешь.

А еще с живыми людьми это никогда не было так, как будто ты плывешь среди темных волн, которые вздергивает вокруг тебя ветер. Захлебываешься, суматошно молотя руками, ловишь ртом воздух пополам с соленой жидкостью, не зная, что у тебя на губах — морская вода или кровь.

И тонешь во тьме, забывая о том, кто ты есть.

У него была машина «жигули», длинные белесые волосы и фотоаппарат со съемной вспышкой.

Он сказал, что это необходимо для искусства. Она же такая талантливая, такая раскованная девочка. Эта роль — главная роль в фильме! — просто создана для нее. Нужно только доказать это.

«Думай об этом, как о конфете», — сказал он, расстегивая ширинку и вываливая из нее что-то красное и пахнущее рыбой.

«Тебе понравилось? Тебе ведь понравилось, маленькая сладкая шлюшка?» — спросил он, когда все закончилось. Она точно знала, что останется здесь, в лесу за МКАДом, если ответит неправильно. Есть причина, по которой некоторые девочки, с которыми это происходит, никогда не возвращаются домой. Они говорят: «Я всем расскажу, я пойду в милицию, и ты пожалеешь об этом, сволочь». Если у тебя не вышло отбиться чуть раньше, ты не в том положении, чтобы угрожать. Это ты была легкомысленной и глупой. Это ты дала ему повод думать, что он может так обойтись с тобой. И это ты так хотела попасть в кино, что села к нему в машину одна и позволила отвезти тебя на пленэр. И кто виноват, что теперь ты — шлюха?

Вспомни, он ударил тебя только потом, когда ты не захотела раздвинуть ноги. А до этого ты сама… Ты же сама…

Для искусства.

Она наверняка бы пережила кровь, текущую по ногам, но у него в багажнике была лопата. И теперь ей казалось совершенно естественным, что он прихватил ее на тестовые съемки. Мало ли, пригодится.

«Да, — сказала она. — Мне понравилось».

Ей было тринадцать, и назавтра ей нужно было в школу.

Она носила это в себе потом, как носят в ноге кусочек стекла, который так и не смогли обнаружить в травмпункте. Не больно. Ни хрена не больно обычно, только иногда простреливает от подъема ступни до бедра. И еще очень редко ты просыпаешься ночью, чувствуя, как он медленно поднимается вверх. Он ползет по кровеносным сосудам к сердцу, чтобы убить тебя.

Когда клыкастый монстр предложил ей возможность стать сильной и отомстить, ей уже было все равно, чем за это придется заплатить.