Андрей Уланов - На всех хватит!

Мы сидели молча — я и Крис. Вокруг раздавались крики чаек, мерный грохот прибоя, шуршание пальмовых листьев и шорох пересыпаемого бризом песка — а мы молчали… потому что одни слова были уже сказаны, а другие — уже не нужны.

— Иллика…

— Не надо, — тихо попросила я. — Пожалуйста, не надо.

— Ты все еще обижаешься на меня? — спросил Крис, зачерпывая горсть песка. Он выставил кулак перед собой, чуть разжал — и струйка песка с шипением просыпалась вниз.

— Нет. Не обижаюсь, — и, уловив недоверчивый прищур серых глаз, добавила: — Сейчас — нет.

Я говорила правду — обида и боль уже ушли, оставив на память о себе лишь светлую печаль… Вот с ней мне придется жить еще долго… с ней и с воспоминаниями.

— Вы, люди, очень странные создания, — медленно произнесла я. — Мы изучаем вас уже десятки веков — и все равно никак не можем привыкнуть к вашей чуждости, инности. И каждый раз, когда мы решаем, что уже почти постигли сущность вашего загадочного племени, вы преподносите нам очередной сюрприз.

— Это ты к чему?

— К тому, — улыбнулась я, — что мой учитель никак не мог понять, почему в летописях люди так часто говорят «нет», когда кто-нибудь из Перворожденных зовет их за собой, на Авалон. Ведь те из людей, с кем доводилось общаться ему, были готовы на все, чтобы ухватиться за один лишь призрачный шанс получить подобное приглашение. Недавно ему показалось, что ответ найден — он решил, что в прежние времена люди просто слишком боялись неведомого, что они слишком привыкли ожидать подвоха от неведомых им сил.

— Попросту говоря, они трусили, — Крис наклонился за очередной горстью песка. — Забавно.

— Он очень мудр, мой учитель, — вздохнула я. — Но я встретила тебя… и позвала. А ты не идешь — хотя и не боишься ничего на свете.

— Ну почему же, — возразил человек. — Не так уж мало на свете вещей, которых я боюсь… но все же твой учитель не прав. И он говорил не с теми людьми.

— Он говорил с множеством людей. Статистика…

— Обычно не стоит бумаги, на которой напечатана. Подумай сама — кого может позвать за собой эльф? Какого человека?

— Того, которого он полюбит, — тихо отозвалась я полминуты спустя.

— Да, — кивнул Крис. — А таких людей… как песчинок в моей руке…

Вскочив, он широко замахнулся — и крохотные белые зернышки весело пробарабанили по склону соседней дюны.

— Как думаешь, — тихо спросил он, — захоти кто иной вот так же взять горсть песка с этого берега — велик ли шанс, что ему попадется хотя бы одна из них?

— Нелюбимая тобой статистика, — улыбнулась я, — оценивает подобный шанс как пренебрежимо малый.

— Видишь…

— Сядь, — попросила я.

— Нет, — качнул головой Крис, вглядываясь в приближающийся ниэль. — Они уже ложатся в дрейф… сейчас вышлют шлюпку. Красивый корабль, — неожиданно добавил он. — Хотел бы я когда-нибудь сплавать на нем.

Замерший бортом к берегу ниэль был и вправду прекрасен — с его четким волнистым силуэтом взлетающего лебедя, изогнутыми, словно под порывом ветра, веточками-мачтами и призрачным струящимся ореолом вокруг — следом рассеивающегося заклинания «попутного ветра». Наверняка мои сородичи уже отчетливо различали нас — но в тот момент, когда я, вскочив, что было сил прижалась к груди того, кто был мне сейчас дороже всего на свете… В этот долгий миг в мире остались только он и я — и ничего больше!

— Крис… останься со мной.

— В том-то и проблема, зеленоглазка, — грустно прошептал человек. — Только оставшись здесь, я могу уйти с тобой таким, какой я сейчас… таким, каким ты любишь меня. Иного выхода нет. Даже ваша магия не может остановить время… лишь обмануть… но за любой обман рано или поздно все равно приходится платить.

— Но ведь мы могли б попытаться, — чуть отстранившись, я вгляделась в его лицо, ища не ответ — я и так знала, каким он будет! — а просто желая в последний раз запомнить, впитать в себя его черты.

— Только не я, — отозвался Крис. — Жизнь научила меня не верить в сказки со счастливым концом. А для того, чтобы чудо свершилось, творящий должен верить в него. Верить — а не пытаться!

— Крис…

— Иллика… Иль… любимая… Его руки соскользнули с моих плеч, и я торопливо отступила на шаг. Не хочу, чтобы он почувствовал мою боль — довольно и того, что я знаю о его рвущемся сердце.

— Иди, — прозвенел, казалось, сам воздух между нами. — Хейя валъди, миа-леройя. Они уже вошли в полосу прибоя. Иди… и не оглядывайся.

— Хейя вальди, май-лари.

— Та-айо. Прощай.

— Неправильное слово. Правильнее будет — ар-рика.

Не думаю, чтобы он понял — ар-рика хоть и переводится на большинство людских языков так же, как и ма-айо, словом «прощай», но на самом деле несет в себе совсем иной смысловой оттенок. Это вовсе не окончательное прощание, а прощание-с-прошлым — а то, что оно ставит частицу отрицания в руне «будущей встречи», означает лишь то, что встреча эта не предопределена — как и все грядущее.

Но верить и ждать она вовсе не запрещает.

Я стояла у борта и смотрела вдаль — а стоящий у самой кромки прибоя человек точно так же вглядывался в растворяющийся на горизонте корабль. Он стоял долго, очень долго, ибо ему мало было того, что корабль пропал из виду. Он опасался куда более острого взора.

И лишь несколько долгих часов спустя он, наконец, решился и, достав из кармана рубашки крохотную зеленую безделушку на тонкой серебряной цепочке, зажал ее в кулаке и — точь-в-точь как давешнюю горсть песка! — широко замахнувшись, швырнул прямо в пасть набегающего прибоя. Затем развернулся и, не оглядываясь, зашагал прочь.

Наивный! Неужели он и впрямь решил, что весь мой дар был заключен в этих трех лепестках?

Нить, протянувшуюся меж нами, уже нельзя было рассечь — и когда он, вскарабкавшись на вершину дюны, все же обернулся к океану, нить эта донесла до меня слова, которые сорвались с его губ… слова, которыми и заканчиваются многие людские баллады об Авалоне. Людские — но не те, что слагал старый зануда Вальери!

— …на те холмы, в туманную даль.

— А я тебе говорю, парень, что ты мне не нравишься!

Голос маячившего перед моим столиком здоровяка я слышал плохо — ему мешал издаваемый стаканами шум. Нет, не дребезжание — сами стаканчики, все двадцать три штуки, нет, двадцать четыре штуки — ровным рядком выстроились на столешнице, весело подмигивая мне кругляшами перевернутых донышек. Шумели они непосредственно у меня в голове, и шум этот упорно складывался в крики чаек, мерный грохот прибоя, шуршание пальмовых листьев и шорох пересыпаемого бризом песка.

— Крис…

Так, это еще хуже! Я попытался было поднять руку, чтобы привлечь внимание местного… ик… и поведать ему о печальной судьбе… ик… двадцати четырех стеклянных братцев, тоскующих по своему двадцать пятому близнецу, — но вместо этого едва не приложился лбом о неровно обструганную доску.