Психея Лу - Зеленоглазая гадюка едет в Хогвартс

– Что оно тебе показало? – Эри продолжала держать его за руки, они были ледяными.

– Извини, я не м-могу рассказать, но это правда. Правда! И это… очень больно.

– Тогда иди отсюда! – крикнула девочка, уже не заботясь о тишине. – Убирайся! Я еще тебе помочь хотела, придурок! Гриффиндорская, мать твою, взаимовыручка! И если ты хоть кому-то скажешь, что я сюда хожу, я тебя так прокляну, что мало не покажется!

– Дети, дети, перестаньте, – раздался тихий голос сзади.

Мальчик и девочка оглянулись. На пороге стоял директор.

Невилл пришел в себя первым:

– А как вы т-тут?..

– Сигнальные чары, мой мальчик, – вздохнул Дамблдор.

– Скажите ей, сэр, что это не мир м-мертвых! Скажите, что эта штука врет!

– Ну и что! – запальчиво крикнула Эри. Она ему, конечно, не поверила – вот ее родители, у них даже внешность такая, как надо, и ведут себя как настоящие. Что он несет, какой еще «темномагический артефакт»?

– Я вижу, – сказал Дамблдор, подходя к школьникам ближе, – ты, Гарриет, ощутила на себе притягательную силу Зеркала Еиналеж. Я был неправ, что поставил Сигнальные чары только на попытки разрушить его. Следовало не допустить также такого… увлечения этой отравой. Скажи мне, девочка моя, сколько ночей ты тут провела?

Эри уставилась на него, сузив глаза. Она пропустила мимо ушей название зеркала, но уловила, что Дамблдор тоже считал его опасным. Да пошел он! Еще не хватало – отвечать!

Невилл тихо сказал, заикаясь больше обычного:

– Г-гарриет говорила, что н-нашла его в н-ночь после Рождества. П-прости, Эри.

– Восемь ночей! – Директор покачал головой. – Я знал, что с тобой будут проблемы, Гарриет, но не ожидал, что так скоро. Ты же умная девочка, как ты не поняла, что это такое?

– А что это такое? – хрипло спросила Эри. Ее разум попытался напомнить о своем существовании. Рон и Нев – ее ровесники, и не слишком умные, но директор, «один из величайших волшебников современности, победитель Гриндевальда, председатель Визенгамота»… Неужели в его словах есть зерно истины?..

– Оно показало тебе твоих родителей, как живых. Что увидел Невилл… он скажет тебе сам, если захочет. Рональд Уизли – я думаю, ему ты тоже показывала это? – увидел… полагаю, он увидел себя одним, без своих братьев, лучшим из всех. Это зеркало показывает то, чего ты хочешь больше всего на свете. Люди погибали, не в силах отойти от него, поглощенные этой грезой. Счастье еще, что у Уизли такая… простенькая мечта. А ты, Невилл, догадался, с чем имеешь дело?

– Д-да, сэр. М-моя бабушка – она урожденная Блэк – рассказывала мне о таких штуках. Я заподозрил, когда Эри рассказала о нем, а п-потом убедился, когда увидел… увидел… – Невилл стал задыхаться.

– Да, мой мальчик. Гарриет, такие зеркала раньше дарили врагам. Причем старались подсунуть не самому врагу, а тем, кто слабее – его детям, например. Неуверенным подросткам, нелюбимым женщинам, одиноким старикам… Ты смотрела в него восемь ночей. Боюсь, тебе будет трудно.

– Это все вранье, в самом деле? – Эри тоже почувствовала, что ей не хватает воздуха. – Ничего-ничего, только мои фантазии?

– Боюсь, что так, Гарриет. Невилл, иди в свою спальню. Если встретишь мистера Филча, передай ему привет, скажи – это я тебя задержал, пусть не наказывает. Гарриет, сейчас мы вместе пойдем к мадам Помфри. Кажется, у нее еще оставалось Зелье Прозрения.

– При чем тут… зрение?.. – Эри часто моргала, в глазах жгло. Она много лет не плакала, но за последние несколько дней это вошло в привычку – слезы пополам со смехом. И теперь проклятая влага стремилась прорваться знакомым путем.

– Зелье Прозрения, девочка моя, помогает избавиться от всех иллюзий, от всех наваждений… Тебе придется тяжело, но ты выдержишь. Пойдем, Гарриет. Зеркало унесут отсюда, и ты больше его никогда не увидишь. А если и увидишь когда-нибудь, то уже будешь понимать, что это такое.

«Не верю, я вам не верю!» – хотелось крикнуть девочке. Она кидала отчаянные взгляды в зеркало, на лицах ее родителей была тревога и любовь… Но детская истерика не поможет, директор настроен решительно. Значит, все.

– А можно я с ними… попрощаюсь?

– Гарриет, – директор покачал головой. Пробормотал тихо: – Как все далеко зашло, я и не думал…

Эри вздернула подбородок, с ненавистью покосилась на Невилла, на Дамблдора – и не стала подходить к манящему стеклу.

Что она пережила в следующие несколько часов, после того, как мадам Помфри, сонная и сердитая, напоила ее какой-то гадостью из запыленного фиала – лучше не вспоминать. Эри лежала, вцепившись зубами в край подушки, но все же не могла удержаться от тихих всхлипов. Физическая боль не могла сравниться с этим раздирающим, нестерпимым чувством, которое она даже словами не могла назвать. Последний раз подобное было 31 июля, когда профессор Снейп говорил о ее родителях, но тогда все-таки не так больно. Можно было не верить до конца – это ведь чужие слова, чужая точка зрения. То, что происходило сейчас, она видела ясно, своими глазами.

«Лили и Джеймс» из зеркала были именно что созданием ее глупой головы. Они были такими, как ей хотелось – вспомнить хотя бы, как они на глазах стали старше. Они вели себя, как ей нравилось, отвечали на ее вопросы так, что сердце заходилось от восторга. Поттер вспомнила, как дрожащим голосом спрашивала: «А вы ТАМ не завели других детей?» – и пантомиму «ты у нас единственная» – и все-таки взвыла в голос, глуша звуки подушкой. Вытянула руку с кровати и с силой ударила в стену. Боль отрезвила. Лизнула ребро ладони – соленый вкус крови казался привычным, успокаивающим. Настоящим, а не той мутной одурью, в которой она пребывала все эти дни. Ночью зеркало, днем – грезы наяву и сон, сон по пятнадцать часов в сутки, чтобы еще раз их увидеть.

«Никогда в жизни. Никогда».

Теперь она понимала, что такое это Зелье Прозрения. Как будто содрали повязку с глаз, сняли Обскуро – и свет обжигает глаза. Кто эта истеричная дура, посылающая Рона, орущая на Невилла, уныло канючащая «можно попрощаться?», бредящая наяву? Попрощаться! С мороками, созданными ее воображением!

«Тупица. Дура. Как можно было поверить!»

Зелье имело еще один эффект – не только ее собственное поведение перед зеркалом стало ей ясным, ясным и унижающим. Нет, теперь перед ней явно проходили последние недели, эти детские игры, блин, на свежем воздухе, и вообще – все эти манеры резвящегося щенка. Как она вообразила, что такая же, как все остальные, что ей это МОЖНО? Как могла так расслабиться, так бездумно вести себя? Откуда вылезло это проклятое «гриффиндорство»? Учись она в Слизерине, не вляпалась бы так по-глупому, помнила бы, что все новое надо считать потенциально опасным, и осторожно изучать, а не кидаться вперед с бездумной смелостью…