Максим Далин - Соавтор

— Ты его украл? — спрашиваю я сердито.

— Я его поймал, — возражает Рич. — Это был дикий ягненок. Он ходил далеко-далеко от стада. И никто ничего не заметил.

Ведет себя, как маленький! Хотя, между прочим, старше меня, а мне уже целых семь. Мог бы уже и начать соображать. Я хлопаю его ладонью по дурацкому каменному лбу:

— Такие ягнята — домашние! Тебе просто нравится воровать — людям назло! А если тебя кто-нибудь убьет?

Рич тыкает меня жестким носом в живот, так что я сажусь на пол:

— Не так это просто! Я сам могу убить кого угодно! — и пхыкает огненной струей на уголь в камине. — Видал?

— Да видал я уже сто раз! Твой папа в тыщу раз лучше так мог! А его все равно убили! А как в тебя стреляли из пушки, помнишь? Как было больно?

Рич молчит, прячет нос под крыло, где у него давно зажившая болячка от картечи. Говорит оттуда, снизу:

— Ну и что. Ну и кого угодно могут убить. Ну и дураки они все. Ну и мои разбились, а твои сгорели, и вся эта дурацкая война кончилась. И хватит уже. Давай чистить ягненка.

Я больше не могу на него злиться, даже за то, что он может тоже умереть, как папа и мамочка, и оставить меня совсем одного — и я снова его глажу по голове, где шипы, как корона. От его глаза, темно-янтарного по краям, черного посередине, тянется влажная полоска; Рич вытирает ее об крыло — у него такая длинная и гибкая шея, что даже завидно.

Я делаю вид, будто не заметил, что он хнычет. Мне тоже бывает так грустно по мамочке и папе, что хоть плачь. За это я Рича дразнить не буду.

Мы чистим ягненка. Это очень трудно. Шкура приделана страшно крепко, я кромсаю ее ножом, Рич тянет — еле-еле вытаскиваем из нее ягнячье мясо. А в животе у ягненка кишки, от них воняет — это мы уже знаем, поэтому его живот не трогаем, срезаем полоски мяса и жира сверху и обрубаем его ноги. У нас будут запеченные на углях ягнячьи ноги. С лепешками. Остальные обрезки мы сварим. Мука, соль и черно-рыжий порошок, от которого хорошо пахнет, кисло-сладко — остались от мирного времени.

Я помню, как мамочка готовила ягнячьи ножки. Они выходили поджаристые и очень хорошенькие — а у нас вышли совершенно ободранные, все мясо на них клочьями торчит. Но мы все равно натираем их солью и пахучим порошком — «приправой», а потом завертываем в пергамент и закапываем в золу. Наливаем воды в котелок, бросаем туда обрезки мяса, горсть соли, вешаем над огнем. Когда вода закипает, бросаем еще и сушеные грибы.

Грибы мы собираем в ельнике на склоне нашей горы. Я удивился, когда узнал, что Рич их тоже любит; нам повезло, что тут не растут поганки — только еловки, темно-розовые и полосатые, похожие на крохотные беретики дворцовых гвардейцев. У нас — громадная корзина, как ведерный жбан из-под пива, не меньше — и Рич прямо нос под папоротник сует, чтобы набрать больше, чем я. Такая умора — голова под травой, а сам весь снаружи! Я его дергаю за хвост и кричу: «Рич, давай в прятки играть!» — а он отмахивается, как от мухи. Тут главное — удержаться на ногах.

У него такой потешный хвост… так и тянет что-нибудь учудить. Ленточкой обвязать, когда Рич заснет, а потом звать: «Киса, киса!» — и просто валяться, как он сердится и развязывает. У него на кончике хвоста шип, как зазубренная стрела — что ни завяжи, ничего не соскальзывает. Только Рич не любит, говорит, что одни людишки нацепляют на себя всякую ерунду, а дракону это неприлично.

Жаль, что Рич не может взять меня полетать. Сам-то он шикарно летает, высоко-высоко, но меня может поднять только в замке до потолка — и сразу поставить на пол. И потом тяжело дышит, потому что устал. Но когда он вырастет, мы с ним полетаем — он пообещал. Взрослому дракону поднять человека ничего не стоит.

— Только бы не стукнуться об облако, — говорю я. — Там их полно. Вдруг они твердые, хоть и кажутся мягкими?

— Ты, Георг, бестолочь, — фыркает Рич. — Они и не твердые, и не мягкие. Они — никакие вообще, как туман, их можно насквозь пролететь, только сыро и капельки на тебе собираются.

— Ты можешь собирать дождик прямо в облаках? — спрашиваю, приоткрыв рот.

— Ну! — говорит Рич самодовольно и улыбается.

Взрослые, которые думали, что у драконов морды не двигаются, как у змей — просто дураки, и все. Когда Рич улыбается, у него меленькие чешуйки около рта складываются в складочки, а когда огорчается — то складочки собираются на лбу… Так мило! Когда я вспоминаю, как все боялись драконов и ненавидели, делается как-то странно… вот я бы боялся Рича? Дико как-то. Я, если честно, дядю Зигфрида больше боялся: он мог здорово врезать, когда рассердится, а с Ричем мы ни разу по-настоящему не поссорились, не говоря про драки. Рич понимает, что он сильнее, вообще-то. Но я более ловкий, особенно пальцы — Рич вдеть нитку в иголку нипочем не может, мы пробовали. Драконы такую тонкую вещь, как нитки и тряпки, вообще с трудом понимают — но Рич со мной за компанию пристрастился спать на человеческом тюфяке и подушках: много всего в городе насобирал, потому что на его каменной лежанке мне было жестко.

Ему, на самом деле, все равно, есть подушки или нет. Драконы умеют тесать камень и плавить железо, но шить и ткать им ни к чему — они же не носят платья! А спать они могут хоть на голой скале — это им ничего. Просто Рич хочет все время быть вместе со мной и делает скидку на мои привычки.

А я делаю скидку на его привычки. Даже к запаху уже совсем привык, почти его не чувствую, хотя сначала казалось, что будет совсем непросто. От Рича пахнет огнем. Серой — сильно, чем-то вроде порохового дыма — послабее, и чуть-чуть — тухлым мясом из пасти. Но это, честное слово, совершенно не важно.

Лепешки мы печем на нашей любимой сковороде — самой маленькой в этой кухне, зато нам с Ричем как раз по размеру. Смазываем ее ягнячьим жиром — и Рич так здорово ее встряхивает, что лепешки сами собой переворачиваются.

Мы сидим, едим лепешки и ждем, когда хоть что-нибудь еще приготовится. От баранины и от супа вдруг начинает пахнуть вкусно-превкусно; Рич облизывается и говорит:

— Жалко выбрасывать ягнячью голову. Из нее, знаешь, какие мозги!

А я говорю:

— Я один раз тебя послушался — помнишь, какая была гадость? Я уж не говорю, что мы сами перемазались и всю кухню уделали, пока вытаскивали эти дурацкие мозги — вдобавок они выглядели так противно…А когда стали жариться — от них ничего и не осталось, одни какие-то шкварки…

Рич отворачивается и говорит в огонь, повиливая хвостом:

— Это мы просто посолить забыли…

Мясо все равно выходит прекрасно. Ничего, что ободранное. Так даже лучше. От него так пахнет, что с ума можно сойти. Я съедаю ужасно много, почти треть ножки; Рич — целых две, а кости разгрызает, как семечки. Он вообще ест много — он ведь большой, гораздо выше меня, если встанет на задние лапы, а если вытянет шею, то будет выше папы. Только хоть он и большой, но все равно еще не взрослый. Он — тоже мальчик, как я, только он — драконский мальчик. Дракошка. Мой самый лучший друг с той ужасной ночи, когда наш город сгорел.