Стив Виттон - Кровь ангела

Улыбаясь, она склонила голову набок, глядя, как Тимбо смело трется о ноги Зары.

— Вы ему понравились.

Зара ничего не ответила и потянулась к напитку. Медовуха была холодной и сладковатой — жидкий нектар, освежающий иссушенное горло. В два приема Зара наполовину опустошила кружку, небрежно поставила ее на стол и взялась за табак, чтобы набить трубку.

Продолжавшая стоять у стола служанка с любопытством поглядывала на Зару.

— Вы не из местных, — с уверенностью заметила она.

Зара зажгла спичку о ноготь большого пальца, поднесла огонь к трубке и принялась раскуривать ее, пока синий ароматный дым не поднялся в воздух. Загасив спичку двумя пальцами, она кивнула.

— И откуда вы родом, позвольте спросить?

Зара вынула трубку изо рта и посмотрела на служанку холодными как лед, синими глазами; однажды кто-то заметил, что у нее глаза канонира. У Зары уже вертелась на кончике языка фраза вроде того, что служанке следует заниматься своими делами, а не совать нос куда не следует, но затем она передумала.

— С запада, — ответила она. — Из Маскарелля.

— Ах, Маскарелль! — Глаза служанки загорелись. — Там, должно быть, прекрасно. Говорят, что в Маскарелле все живут в красивых домах, на всех хватает хорошей еды и повсюду произрастает множество самых разнообразных цветов. Скажите, мадам, это правда?

Голос служанки звучал наполовину с надеждой, наполовину со страхом, как будто она боялась, что Зара может разрушить ее мечту о земном рае.

Зара сделала еще одну затяжку и только собралась ответить, как внезапно от стола картежников до них донеслись громкие и рассерженные голоса.

— Черт побери! — с нескрываемой злобой мрачно выпалил толстяк с повязкой на глазу и изо всех сил ударил кулаком по столу, так что монеты подпрыгнули. — Этот проклятый наглец снова выиграл! Здесь наверняка нечисто! Не бывает, чтобы человеку так везло!

Юнец ухмылялся.

— Речь идет не о везении, а о мастерстве. О мастерстве игрока. О тактике и интуиции, — невозмутимо возразил он. — Но ты в этом ничего не смыслишь. Так что не печалься о том, что потерял, а докажи, что ты — человек чести, и имей выдержку, хорошо?

Фальк только хотел подвинуть к себе миску, как парень с татуировкой внезапно схватил его за правую руку и оттянул назад рукав куртки — откуда на стол упало три туза.

Фальк застыл на месте. Самодовольная ухмылка мгновенно улетучилась, словно ее там никогда и не было, лицо стало белым как полотно. Внезапно в трактире стало так тихо, что слышно было, как летает муха. Казалось, весь мир затаил дыхание и даже клубы дыма из трубки Зары, завивавшиеся в облачка, застыли в воздухе. Все глаза были направлены на Фалька и карты перед ним. И без слов было ясно, что каждый подумал про себя: «Шулер! Парню жить надоело!»

Зара тоже спросила себя, неужели парню жизнь не мила или он настолько глуп, чтобы решиться на мошенничество в такой компании. Жившие в этом районе люди были отбросами общества, и единственное, чего не могли переносить, так это если кто-нибудь пытался их надуть. Недаром говорят, никогда не пытайтесь украсть у вора.

Секунды тянулись медленно, как сироп. Напряжение, повисшее в воздухе, ощущалось кожей.

Наконец толстяк торжествующе прищелкнул языком, как будто с самого начала знал, что с Фальком не все было в порядке. Все снова пришло в движение.

— Ну-ка посмотрите-ка на него. Так, значит, «мастерство игрока»? «Тактика и интуиция»?

Толстяк поднялся со стула.

— Если здесь, в Хоэнмуте, есть кто-то, к кому мы испытываем больше отвращения, чем к сборщикам налогов и доносчикам, так это к шулерам.

Он пытался поймать взгляд Фалька, и его единственный глаз горел огнем, когда он с угрозой спросил:

— Знаешь, что делают у нас, в Хоэнмуте, с такими подонками, как ты?

Фальк сглотнул слюну, кадык нервно дернулся вверх-вниз, но он постарался сохранить бесстрастную мину и покачал головой.

Толстяк отвел глаза от Фалька, посмотрев на парня в кожаном жилете.

— Покажи ему, Брутус!

Брутус скривил жирную рожу в дьявольской усмешке, обнажив два ряда кривых и черных, похожих на надгробные кладбищенские камни зубов. Он вытащил из внутреннего кармана кожаного жилета длиннющий нож. Фальк выпучил глаза, хотел отступить назад, но стоявший позади силач с татуировкой схватил Фалька за правую руку, стараясь вытянуть ее на столе, в то время как Брутус неторопливо приближался с ножом. На острое, чуть подрагивающее лезвие упал свет факелов, и оно зловеще сверкнуло.

— Боже мой, — прошептала служанка, прижав ко рту ладонь. — Они отрубят ему руку.

— Он смошенничал в игре, — заметила Зара, снова затянулась и откинулась на стуле. — С одной рукой ему будет сложнее плутовать.

Служанка посмотрела на Зару с ужасом и презрением, но не стала отвечать, вновь обратив внимание к разворачивающейся менее чем в десяти шагах от нее драме.

В то время как силач своей огромной лапой прижимал к столу руку Фалька, Брутус с ножом обошел стол и занял позицию. Чуть раздвинув для удобства ноги, он, энергично размахнувшись, с силой опустил острое лезвие, не задев Фалька. Брутус как бы репетировал удар и теперь с удовлетворением кивнул.

— Два удара, — сказал он.

— Два удара для чего? — нервно спросил Фальк. — Два удара для кисти руки? Но это чересчур жестоко, ведь я хотел вам только разок показать, как играют на Востоке, и конечно, миска с монетами принадлежит вам. Но если иначе нельзя, я, само собой разумеется, покоряюсь своей судь…

Толстяк с повязкой на глазу прервал его.

— Два удара, чтобы отделить кисть от руки, — пояснил он с самодовольной улыбкой. — Можно и одним ударом, но тогда удовольствие слишком быстро закончится, если ты понимаешь, о чем я.

Глаза Фалька раскрылись широко-широко. Взгляд лихорадочно метался между партнерами по игре к ножу в руке силача с татуировкой — туда и обратно.

— Послушайте-ка, друзья, некоторым образом я могу понять, что вы недовольны, возможно, даже рассержены. Однако не кажется ли вам, что вы заходите слишком далеко? Может, будет достаточно сломать мне два-три пальца? Насколько я знаю, это также чрезвычайно болезненно.

На его щеках цвели красные розы, и холодный пот росой выступил на лбу, в то время как Брутус отступил на шаг и поднял нож с широким, чуть подрагивающим лезвием, чтобы сделать то, что, по его мнению, необходимо было сделать. Безразлично, каким прожженным шулером казался этот юнец, — в действительности он был куда слабее и гораздо менее циничен, чем пытался убедить мир. Он продолжал говорить и говорить, как будто речь шла о жизни и смерти, а не всего лишь о правой руке, и с каждым словом все быстрее и быстрее, пока отдельные слова не слились в бесконечные причитания: