Павел Буркин - Кровавый рассвет (=Ветер, несущий стрелы)

Через открытые ворота войско вливалось в город. Дивилось тихим, словно замершим в мареве зноя улицам, освобожденного города - еще не зная, только догадываясь, о чудовищном преступлении. Пахло трупами и пожарной гарью, мертвую - и правда мертвую - тишину нарушало лишь гудение стай трупных мух. И меркли улыбки, мерк сам свет яркого июльского полудня, и белели от напряжения стискивающие копья пальцы. Еще предстояло обнаружить заполненные полусгнившими трупами рвы, прорытые прямо по улицам: алки не собирались таскать трупы за город, и уж тем более выводить из кольца стен живых. Беженцы не должны были добраться до Эвинны.

Моррест и сам чувствовал, как подкатывает к горлу тошнота, а по временам взор застилает кровавая ярость. Но он-то тут чужой, а что чувствуют родичи погибших из окрестных деревень, пришедшие освобождать родной город? И становилось страшно: ведь логика войны не допускает остановки, взялся бить - бей насмерть. Как-то поведет себя отец молоденькой девушки, почти совсем девчонки, которая оказалась вместе с Айалой в неволе и ублажала похотливых ублюдков, когда придет, скажем, в Валлермайер или Вассет? А как - мелкий купец, уехавший по делам, оставивший жену в городе и теперь откапывающий во дворе ее останки? А пятнадцатилетний мальчишка, нашедший свадебные украшения матери в мешке убитого алка из гарнизонных?

И нет добрых и гуманных сталинских трибуналов, способных ввести возмездие в цивилизованное русло, избежать кровавой вакханалии. Остановить, пусть пулей в затылок, тех, у кого от увиденного поехала крыша... Когда эти, поседевшие от горя и гнева, люди придут на вражескую землю, будут не Кровавые топи, а нечто худшее.

Почувствовав на плече чужую руку, Моррест вздрогнул. В этом городе-кладбище легко потерять связь с реальностью, и совсем нерадостно будет в нее вернуться. Как ужаленный, он развернулся - чтобы встретиться глазами с Эвинной.

- Я не думал, что это возможно, Эвинна.

- Я тоже. Хотя и догадывалась, что они способны на все. Ничего, Моррест, мы им отомстим.

- Эвинна, если мы будем мстить, мы станем такими же, как и они!

- Не станем. Потому что не будем мстить ТАК. Пойдем отсюда, а то мне тоже не по себе. Такого и на Севере не творили...

Они свернули на пустынную улочку. Будто сам собой, Моррест увлек ее в высаженную калитку дома, небольшого, но добротного и основательного. По множеству мелких деталей еще было видно: тут жил человек мастеровитый, основательный, а женщина умела и любила прихорашиваться. Где они теперь? Мужчина точно в том самом рву вдоль улицы, на который наткнулись накануне. А женщина... Женщина наверняка побыла ночь усладой пьяной солдатни, а потом отправилась вслед за мужем и детьми. Самое же гнусное то, что делали это, быть может, такие же сколенцы, как и...

- Эвинна, - решился произнести Моррест.

- Да, милый.

- Они не должны уцелеть. Ни один. Я о тех предателях, что успели разбежаться.

- Не бойся, Моррест. На них добротная одежда, доспехи, оружие, как на алках. Я послала по стране гонцов, которые скажут, что они сотворили. Ни один дом не даст им приюта, а если дадут - только чтобы захватить в плен и казнить пострашнее. И роды их поганые, выродившие мразь, прервутся. Не о том надо думать, милый. Мы ведь все равно победили, достали ублюдков даже в крепости. В значительной степени это твоя заслуга. И прежде, чем я тебе вручу награду при всех от имени Империи... Я хочу, чтобы ты знал: для меня ты важнее не как хороший воин, а как... Моррест.

По скрипучей, но на удивление прочной лесенке они поднялись на второй этаж. Здесь все осталось, как до погрома: сколоченный из грубо оструганных досок стол, длинные скамьи, они же - кровати на летнее время, сундук - а вот сундук наверняка пустой... так и есть, выполнявшие мясницкую работу ублюдки и себя не забывали. В соседней комнатке, по всему видно, была супружеская опочивальня. Моррест не стал туда заходить, представляя себе, что увидит. Он уже видел такое во многих здешних домах. Бурая короста подсохшей крови на полу, смятые, изорванные простыни, запачканные кровью и мужским семенем. Иногда, как будто мало остального - разложившиеся, уже подсохшие трупы с обглоданными крысами лицами. Не стоит лишний раз все это видеть: ни ему, ни ей. А может, там и нет ничего, если хозяев вывели во двор и кончили уже там - все равно рисковать не стоит.

Эвинна обняла Морреста, притянула его голову к своей - и поцеловала горячим, долгим поцелуем. Рука Морреста чувствовала тепло ее бедра под тонкой тканью рубахи. Она рождена для любви и счастья, а люди вместо этого макнули ее в кровь и дерьмо. Совсем как там, на островке посреди Фибарры в ночь после освобождения, ему хотелось пойти дальше. Как с Олтаной... Или Ирминой - пусть она и навела на него убийц, но жаркие ночи с бывшей рабыней что-то оставили в душе... Казалось, теперь-то, после победы, уже можно...

Но стоило протянуть руку к веревке юбки, как Эвинна мягко ее отстранила.

- Не сейчас, - прошептала она в ухо. - Мы все сделаем, когда поженимся перед лицом Богов, а пока, пожалуйста, подожди.

- Да когда же, когда? Ты говорила, после победы, ну вот, мы победили...

- Мы почти так же далеки от победы, как когда начинали. Думаешь, Амори оставит Верхний Сколен в покое? Боюсь, война кончится только в Алкрифе. И пока идет война... Нельзя предаваться счастью, когда другие страдают и гибнут.

- Почему же? Наверняка этой осенью будет много свадеб...

Эвинна грустно кивнула.

- Но никто из невест не является наместницей и не командует войском. Понимаешь, у нас, если женщина выходит замуж, она клянется целиком посвятить себя мужу и семье. А я вместо того, чтобы растить детей и дарить тебе наслаждение, стану носиться по стране, скакать на коне, махать мечом и делать все это в обществе тысяч мужчин. Я буду принимать в палатке гонцов, может быть, наедине - и каждая сволочь сможет сказать, что я неверна мужу.

- Я заткну им глотки, вот увидишь.

- Но думать ты им не запретишь. И говорить, когда тебя нет. Зато когда все кончится, мы оставим пост наместника... скажем, Тороду... а сами отправимся туда, где жила моя мать. Там глухие леса и болота, но там я была счастлива в детстве. Верю, там будешь счастлив и ты. Я надеюсь, что так будет, и сделаю все, чтобы это сбылось.

- И я надеюсь, Эвинна, - произнес Моррест. Отчего-то на миг его охватило тягостное предчувствие чего-то непоправимого. - Но ведь всего не предвидишь, а уж на войне-то...

- Все может быть, - легко согласилась Эвинна. - Но что бы не случилось, обещай мне одну вещь.

- Какую?

- Что всегда будешь помнить о Сколене. С того дня, как вступили в бой с алками, мы не принадлежим себе. И если мы забудем о своем долге, тысячам сколенцев, может быть, придется забыть о своей любви и своих надеждах. Обещай мне, что если ради победы нам придется... расстаться, - Эвинна сглотнула, облизнула губы - но все же вытолкнула в мир страшные для двоих слова: - Ты не станешь пытаться сохранить нашу близость.