Павел Буркин - Полночь мира (=Пепел Сколена)

Чтение прервал странный звук, какой-то глухой хриплый стон.

- Кто здесь? - от удивления он спросил по-русски, повторил по-сколенски, и только потом попробовал составить фразу по-алкски. Вскочил и как был, босиком подошел к письменному столу. Схватил масляную лампу и пошел на звук.

Оказывается, тут была еще комнатка, совсем маленькая, с большой выемкой в полу посередине и подвешенной на цепях исполинской, литров на сто пятьдесят, лейкой. Бочка, сбоку у нее торчит труба, а на ней насадка, как у лейки, только из тонкой дощечки с просверленными дырками. Внутри холодная вода - но в углу, отгороженная от мойки деревянной ширмой, небольшая печка, рядом с ней стопкой сложены дрова и солома - на растопку, а на печке стоят два ведра с водой. Нагреть до кипения, подняться по стремяночке - вон она, рядышком - и залить в бочку. Парочка вёдер, потом ещё парочка - и уже можно мыться, чуть качни- и вода потечет, как в душе. Хочешь горячей воды - грей ещё два. Всё предусмотрено для счастья. Даже ил и песок для мытья есть, какие-то склянки с бальзамами в углу. Есть и огромное медное корыто - аналог ванны.

До джакузи этой кустарщине далеко, но ведь здесь и такой душ - роскошь. Чаще-то просто в реке моются, если, конечно, не считают, что смывающий грязь - смывает свое счастье. "А, не так все и плохо, - подумал Моррест. - Если меня оставят в должности..."

Потом взгляд упал в дальний угол - и будущий придворный летописец чуть не выронил лампу. К вмурованному в пол и потолок столбу была привязана трогательно-беззащитная женщина лет двадцати пяти - тридцати, полностью обнаженная. Веревки впились в щиколотки и запястья. Наверняка Эленбейн оставил ее, когда вышел встречать нового хрониста. Лампа давала совсем немного света, но даже так были различимы рубцы, избороздившие спину и ягодицы. На гвозде чуть сбоку висело орудие избиения - довольно-таки измочаленная плеть. "И ты еще переживаешь, что занял чужое место, парень? - сказал себе Моррест. - Да ты его под топор подвести должен!"

- Господин Эленбейн не велел отвязывать меня до возвращения, - на всякий случай предупредила девушка.

- Теперь я тут господин, - храбро ответил Моррест, не прибавляя, что господин он тут, возможно, только на ночь. - А этот твой Эленбейн завтра крупно огребет.

Она попыталась оглянуться, но была привязана слишком прочно. Где лежит нож, Моррест не знал, но узлы были не очень изобретательными - видимо, Эленбейн ничем, кроме бумагомарательства и садизма, не занимался. Довольно скоро он освободил руки, а потом и ноги девушки. Пошатываясь на затекших ногах, она выпрямилась, повернула заплаканное лицо. Живое свидетельство унижения и позора - нет, не одной ее - целого народа. Точнее, вдруг подумал Моррест, его мужчин. Ведь если женщин народа угоняют в рабство, насилуют и бьют плетью, других виновных тут нет...

- Ну, давай знакомиться, - растерянно произнес Моррест. Как обращаться с рабынями, он понятия не имел. Может, сделать то, что кажется очевидным - сполоснуть исхлестанную спину и уложить спать зареванную девчонку - почему-то он чувствовал себя перед ней виноватым. Может, в каждом из нас, загнанный в подполье, оплеванный и осмеянный, но все-таки жив советский человек, которому семьдесят лет внушали, что рабство - это плохо, а бить женщину - тоже непорядок. Ну, и еще подобные причуды, например, такая, что рабыню можно сажать за один стол с собой, а не кидать объедки на пол, как собаке.

Именно это, наверное, и подумала Олтана. Но вышколили ее на славу. Мгновенно овладела собой и произнесла:

- Если вам это интересно...

- А зачем я еще спрашиваю? - Моррест почувствовал легкое раздражение. В конце концов, где благодарность за спасение?

- Люди меня зовут Олтана, - произнесла девушка. - Олтана вана Олберт.

- Откуда ты родом? - глупые вопросы. Какая, собственно, разница, если она туда никогда не вернется? Вот сколько угнанных на рабские рынки Крымского ханства (а потом - далее, вплоть до Испании, Египта и Индии) девчонок Московии вернулись обратно? Но надо же о чем-то говорить? Однако девчонка не сочла вопрос глупым. - Как сюда попала?

- Я из Гремящего Ручья, - произнесла она. "Гремящий Ручей... чем-то знакомое название. Вроде Верхний Сколен... И... там же родилась Эвинна, а ее мать Фольвед жила с отцом, сотником Эгинаром! Потом уже они бежали от тирании алков, а Эвинна... Интересно, я ее увижу?" Мысль, что уже встретился с одним персонажем "Сказания", скоро встретится с другим, а потом с третьим, нешуточно удивила. - Мой отец погиб при Кровавых болотах, а барон Тьерри похитил и, когда надоела, продал сюда. Потом у него была Нэтакова девка.

- А знаешь такую... Эвинну вану Эгинар?

- У нас был сосед - кузнец Эгинар, сотник ополченцев, у его жены Фольвед за два года до Кровавых топей родилась дочь Эвинна. Но откуда вам о ней известно?

- Неважно, - остановил разговор на опасную тему Моррест. Мало ли что она знает об этом семействе... - А хотела бы вернуться?

- Конечно. Но даже если когда-нибудь освобожусь... Для них я буду всего лишь алкской подстилкой, да еще клейменной рабыней...

Надо повнимательнее с этой традиционной моралью. Так недолго и в лужу сесть. Ладно, эта Олтана - ее сама жизнь отучила от болтливости. А вот перед Амори надо вести себя как абориген".

"Как и я - и хотел бы вернуться, да где она теперь, Федерация-то?!" - подумал он. Мысль о том, что, может быть, придется провести остаток жизни в мире "Сказания", посетила его впервые. Захотелось взвыть, лишь присутствие аборигенки заставляло держаться. "Может, ее подослал Амори, типа проверки на вшивость" - подумал он. Это помогло. Интересно, кстати, есть ли у Амори какие-нибудь спецслужбы? Наверняка есть, но паршивенькие: уж если они прозевали грандиозное восстание... Точнее, прозевают... Проклятье, в "Сказании" о восстании говорится в прошедшем времени, вот и он привык. Здесь ничего еще не было. Ждать осталось еще несколько лет. Кстати, сколько именно? Как бы выяснить, но так, чтобы не сочли помешанным? О! Идея!

- Я слышал о битве в Кровавых болотах, - произнес он. - Сколько тебе тогда было?

- Мне было четырнадцать, господин.

- А сейчас, получается, тридцать?

- Двадцать девять, господин... Или около того.

Час от часу не легче. Так двадцать восемь, двадцать девять или тридцать? Да и как иначе? День рождения - изобретение эпохи Точного Времени, средневековым людям оно даром не нужно. Еще наши прадеды и прапрадеды не воспринимали этот день как праздник. В отличие от Дня Победы, которая, как известно, одна на всех, и за ценой не постоим.

Ладно, допустим, двадцать девять. И с битвы при Кровавых болотах прошло пятнадцать лет. Тогда на дворе 347-й год от Воцарения Харвана. Скорее всего, поздняя осень или ранняя зима - тут, в Алкрифе, без разницы. Значит, до восстания осталось немного, но достаточно, чтобы предупредить короля, а он, если поверит, успеет принять меры. Тогда восстание можно будет подавить в зародыше, не дав ему стать истребительной гражданской войной. Так будет лучше и для сколенцев - они избегнут кровавых карательных операций, в которых, если верны прикидочные расчеты, поляжет четверть населения Верхнего Сколена. Это все равно что предупредить Керенского о Ленине, или Сталина - о 22 июня, или Андропова - о Горби и Ельцине. Морресту выпал шанс по-новому перекроить историю - шанс, выпадающий только в романах об альтернативной истории. Ну, а куда попал он сам? И раз уж сюда попал, надо как-то устраиваться, отрабатывать деньги венценосного работодателя.