Александр Волков - Пришелец

— Кто ты, странник? — вопрошала пустота голосом Хельды.

— Рыцарь, принявший обет служения Храму Господню и прошедший не одно воинское поприще во исполнение этого обета, — отвечал я, опершись на свой дорожный посох.

— Чем ты можешь подтвердить истину своих слов?

— В складках моей одежды зашито несколько щепок от Креста, на котором был распят наш Спаситель, — отвечал я.

— По обычаю, каждый вступающий под своды нашей обители должен внести свою лепту на поддержание ее высокого духа… — Голос Хельды замер на половине фразы, и я понял, что должен договорить за нее.

— Я согласен отдать вам святыню, добытую мной в землях, населенных неверными, — сказал я, — но она довольно крепко зашита в грубой холстине, а у меня под рукой нет ни одного острого предмета, которым можно было бы разрезать шов тайника.

— Безоружный рыцарь? — удивилась Хельда.

— Да, госпожа игуменья, — ответил я, преклоняя голову, — нападать мне больше не на кого, а у Господа хватит сил защитить своего раба, если ему будет грозить беда.

— Господь? — переспросила Хельда. — А если он далеко, а враг близко?

— Господь везде, — смиренно отвечал я, — а потому между мной и врагом всегда останется место для Него…

— О странник! — воскликнула Хельда. — Если твой меч был так же ловок и остер, как твой язык…

— Я навечно вложил свой меч в ножны, а язык всего лишь послушное и лукавое орудие души, подвигнутой к жалкому красноречию либо Богом, либо дьяволом!..

— Довольно! — сухо перебила Хельда. — Брат Унгер, брат Амилал, проводите странника в его покои и помогите ему распороть тайник с реликвиями!

Остроконечные колпаки согласно кивнули, и в руках у них вдруг вспыхнули свечи, двумя полукружьями разогнавшие предстоящий мрак и обнажившие широкие каменные ступени, покрытые плоскими полустертыми гербами и длинными неразборчивыми эпитафиями.

Меня привели в довольно просторную келью с деревянным полом. Все стены ее были сплошь увешаны бледными гобеленами с подробными и довольно грамотными изображениями сцен из крестовых походов. Это обстоятельство заинтриговало меня, а когда под предлогом усталости я привалился к одному из полотен и провел пальцами по его грубоватому ребристому плетению, удивление мое возросло необычайно: гобелену было не более двух лет — он еще не успел как следует отвисеться и вытянуться! А так как все сцены представляли эпизоды из паломничества одного рыцаря, то, следовательно, изготовить их за краткий срок могла лишь искусная и довольно большая артель, все силы которой были сосредоточены на этой долгой, кропотливой работе, и направлялись чьей-то единой и властной рукой. Пока я так размышлял, мои проводники ловко и сноровисто застелили широкий деревянный топчан у стены, принесли таз, кувшин с водой, полотенце и молча встали передо мной в ожидании, пока я начну раздеваться. Я быстро переглянулся с немыми черными прорезями на капюшонах, резким согласным движением выброшенных вперед ладоней погасил огоньки свечей, поставленных по краям стола в дальнем углу кельи и стал осторожно отступать к двери, протянув руки в кромешный мрак за моей спиной. И тут я почувствовал, как мои пальцы почти одновременно скользнули в шерстяные складки монашеских риз и коснулись горячей, нежной, жарко пульсирующей плоти. При этом подозрения насчет маскарада нашли окончательное и более чем убедительное подтверждение. Я несколько ошибся лишь в отношении возраста моих провожатых, прибавив им наугад лет десять-двенадцать, но был зато прав, предположив, что за их спинами — в аллегорическом, разумеется, смысле — не только постные бдения и смиренные покаянные молитвы. То есть, конечно, и пост, и молитвы, и даже, быть может, более жаркие и покаянные, нежели у сухих святош и ханжей, имевших дело лишь с воображаемым или, в худшем случае, рукотворным дьяволом. Итак, передо мной неожиданно открылась еще одна бездна, в которой на протяжении ночи обнаружилось такое множество потайных ящичков, дверец, закоулков, двойных днищ и прочих приятных неожиданностей, что под утро я совершенно потерялся в их жарком запутанном лабиринте и едва вспомнил о первоначальной цели нашего прихода.

— А это настоящие обломки от Креста Господня? — томным голосом спросила «брат Амилал», принимая из нежных ловких пальчиков «брата Унгера» несколько полуистлевших щепочек, выпоротых из потайного кармашка моего пропыленного балахона.

— Неужели у кого-то поднимется рука сотворить подделку святыни?!. — в гневе воскликнул я.

— Поневоле станешь подозрительным после того, как тебя в четвертый раз напоят вином, якобы оставшимся от брака в Кане Галилейской, — кокетливо повела глазками «брат Унгер».

— В последний раз напоили такой кислятиной — б-р-р!.. — капризно и брезгливо пропищала «брат Амилал». — На другой день так мутило!..

— Еще бы — столько выпить! — с укором произнесла «брат Унгер», садясь на постели и подворачивая под себя стройные голени с тонкими породистыми лодыжками.

Через две-три реплики сидевшие по бокам от меня монашки уже окончательно перешли на личности и стали бесстыдно поносить друг друга такими словами, каких мне не приходилось слышать и от разгоряченных вином мужчин. Но я внимательно вслушивался в их перебранку и среди ругани пытался разобраться в том, что составляет основу жизни этой странной обители. И вот какую картину составило мое воображение из беспорядочных воплей моих темпераментных служительниц. Каким образом замок преобразился в монастырь, я так и не понял, но принял это как факт проявления невероятной, хоть и несколько странно преобразованной воли его основательницы. А дальнейшее существование обители во многом определилось ее расположением на пути паломников, которым удавалось унести ноги из тех благословенных или, быть может, проклятых земель, где творил чудеса наш Спаситель. Рыцари, странники, да и просто всякие дерзкие ловцы фортуны останавливались в замке и, насколько я понял, далеко не всегда расплачивались за гостеприимство лишь прокисшим вином или прочими реликвиями столь же сомнительного происхождения. Случайные постояльцы поддерживали дух обители гораздо более натуральным и действенным способом, бросая в гостеприимное лоно «сестер во Христе» те самые малые «горчишные зерна», из которых по прошествии определенного природой срока на свет появлялись вполне достойные и изрядно увеличившиеся в размерах плоды. Таким образом, я наконец-то понял, какая роль отведена мне в предстоящем спектакле, а прикинув размеры замка, вспомнив примерное число музыкантов в невидимом оркестре над галереей, добавив стражу и для страховки утроив полученное число, получил довольно внушительный результат, показывающий, что для обслуживания обители скорее подошел бы небольшой отряд рыцарей в сопровождении равного штата оруженосцев. Перебранка «брата Унгера» и «брата Амилала» дошла уже до крайнего ожесточения, когда под самым окном кельи не пропел, а как-то дико проскрежетал первый очнувшийся петух, и мои монашки заторопились. Одна ловко зажгла от растекшегося по столешнице огарка свою предусмотрительно сбереженную свечу, и в нарастающем маслянистом свете обнаженные тела обоих «братьев» предстали перед моими глазами в такой совершенной красоте линий и пропорций, что я не только смиренно принял мысль о предстоящем мне в этих стенах «паломничестве», но, проводив монашек до двери и задув огарок на углу стола, лег в постель с некоторым остаточным волнением в крови.