Андрэ Нортон - Дракон в серебряной чешуе

Здесь не было видно луны, светились сами колонны, подобно огромным светильникам. Они источали зеленоватый свет, в котором мои руки выглядели замаранными. Зато жезл и чистый ободок кубка горели, как два факела. От них исходило сияние, какое бывает от чародейных свеч.

На сей раз то, что нападало, попыталось воздействовать на мое зрение. Среди светящихся колонн заскользили, перетекая из одной в другую, образы столь мерзкие, какие только могли создать Темные Силы. Я заставляла себя смотреть на кубок и жезл, не оглядываясь по сторонам.

Затем оно начало действовать на слух. Голоса моих близких то молили, то приказывали, то предостерегали. Ударив одновременно через зрение и слух, то, что таилось здесь, стремилось опутать меня своей паутиной, но это лишь укрепляло мою волю к сопротивлению, и я шла, как меченосец в кольце врагов, способный, однако, удержать их на расстоянии, не сворачивая с пути.

Внезапно все исчезло — голоса, видения, напор. Но я знала, что это не победа, а передышка. То, что таится здесь, собирает силы, ожидая в сердце спирали, прежде чем обрушить на меня все свое могущество. Воспользовавшись моментом, я ускорила шаг и оказалась в середине спиральной колоннады, сооруженной, а точнее, использованной той, что некогда наслала проклятие на владетелей Громового ущелья, и обнаружила, что я не одна: здесь, обратив лицо к центру круга, стояли мужчины, числом двенадцать, последний — Эйнин.

Ни в одном не было и проблеска жизни. Точно статуи, так искусно изготовленные, что им не доставало лишь тепла и дыхания, чтобы стать живыми. Да, именно этого им не доставало. Нечто, на что они все смотрели, окаменило их.

В середине находилась круглая каменная плита, а над ней…

…заклубился туман и, уплотнившись, отлился в образ обнаженной женщины необычайной красоты. Приподняв руки, она отбросила назад свои пышные волосы, но они не упали ей на плечи, а поползли вверх, как усики растений, и, кажется, такие же живые. Тело женщины было словно соткано из серебристого лунного сияния, и такими же серебряными были волосы, только глаза — черные, лишенные белков, походили на глубокие провалы, из которых кто-то злобно взирал на мир.

Она была прекрасна, она была совершенна, и я понимала, что влекло к ней мужчин — в ней получила жизненное воплощение сама идея Женщины.

Но меня это вовсе не привлекало, напротив, ибо все пороки, присущие женщине — злоба, подозрительность, зависть — тоже воплотились в ней в чистом виде и притом возведенные в абсолют. Уверена, что до нее только сейчас дошло, что я не та, кем выгляжу, и это вызвало в ней подлинный взрыв злобы. Но я успела подготовиться и тут же подняла жезл с кубком. Пряди ее волос яростно клубились и тянулись ко мне, словно каждая прядь стремилась вцепиться в меня мертвой хваткой.

Потом она расхохоталась. Так могла бы смеяться королева, если бы с ней посмела соперничать последняя судомойка. Она упивалась своей силой.

Отбросив назад волосы, сияющие подобно расплавленному серебру, она принялась заплетать их в шнурки. Я не стала ждать, пока она закончит. Эти чары были мне известны. Они относились к разряду любовных и в изначальном виде считались сравнительно безвредными. Но оборотной стороной любви является ненависть, и такие чары, обратившись своей противоположностью, способны убить.

И я начала заклинать — не вслух, а мысленно. Я неотрывно смотрела на женщину, и так же неотрывно мое заклинание следовало за каждым движением серебряных пальцев, незримо сплетая такую же сеть.

Ее колдовство, разумеется, значительно превосходило силой знакомые мне любовные чары, что неудивительно, принимая в расчет ее природу, однако это были знакомые чары, а это обстоятельство отчасти перевешивало весы в мою пользу. Я думала встретиться с высшими знаниями, магией посвященных, а видела ремесло, которым владеет любая Мудрая Женщина. Правда, это лишь начало, и дальнейший поединок будет трудным и сложным. Изготовив петлю, она не швырнула ее, а стала перебрасывать из руки в руку, не сводя с меня своих черных глаз. Ее оружие — эманация женского начала, призыв плоти — заметно ослабело. И не только это: ее тело уже не было образцом совершенства — руки и ноги вытянулись и утончились, груди одрябли, лицо обратилось в обтянутый кожей череп. Не изменились лишь волосы.

Ее губы исказила презрительная усмешка, когда она впервые заговорила со мной. Не знаю, был ли это голос или мыслеречь.

— Взгляни на меня, ведьма, и взгляни на себя. Что в тебе может привлечь?

Если она хочет принизить мое самолюбие… Неужто она так плохо понимает женщин, что собирается купить даже временный перевес такой ничтожной ценой?

— Разве найдется мужчина, который пойдет за тобой?

Внезапно она перестала издеваться. Подняв голову, отвела от меня взгляд, руки ее замерли, петля из волос обвисла. Казалось, она к чему-то прислушивается, хотя я не слышала ничего. Затем она снова переменилась. Ее тело вновь налилось красотой — предел желаний для плотских утех любого мужчины. И она снова рассмеялась.

— Я недооценила тебя, ведьма. Видно, такой мужчина все же нашелся. Очень жаль. Что ж, с этим ничтожеством тоже можно поиграть. Так посмотри, ведьма, каково могущество… — она встряхнула головой. Отлично — она настолько увлеклась, что чуть было не выдала мне своего подлинного имени. Сделай она это — ей конец. Слишком долго она не сталкивалась с противоборством и потому забыла об осторожности, из чего следует, что я обязана постоянно быть настороже, используя любой ее возможный промах.

— Оборотись же и смотри, ведьма! Посмотри, кто пришел на мой зов, как приходили все те глупцы!

Но я не должна отворачиваться, чтобы не рассеивать внимания. Если Джервон пришел, пусть сам за все и отвечает. Я не могу позволить себе отвлечься от магического поединка. Я скорее услышала, чем увидела движение поблизости, затем в поле моего зрения оказалась рука Джервона, рука с обнаженным мечом, направленным на серебряную женщину. Та запела нежно и обманчиво, простерла к нему руки, и я, женщина, различала в ней все соблазны нашего пола, все обольщения плотских наслаждений, сводящих мужчину с ума. Джервон двинулся к ней. Я не могла его винить, ибо подобное колдовство не способен одолеть даже амулет на его груди. Слишком властные, слишком утонченные чары. И в ответ на них во мне полыхнула злость, точно серебряная женщина покушалась на все, что оставалось мне дорого. Но я была не просто женщиной, я была Мудрой, и все мои порывы усмирились разумом. Из уст ее лился поток певучих и сладких звуков, обращенных к Джервону. Меч в его руке качнулся, острие его уперлось в землю. Другой рукой он ухватился за амулет и рванул его, словно пытаясь разорвать цепочку и отшвырнуть амулет. Однако я ощутила и нечто иное.