Елена Никольская - Змей подколодный

— Я прямо там умираю… — сказал он мечтательно. — От укуса её отца. У её дверей… Это высшее, Дрейчик… Самое высшее в любви может придти только от такого конца. А ты мне — оду эту дурацкую, — сказал он обиженно. — "Шнурком упав на огненную замшу"!..

— Я же не знал, — пробормотал Андрей.

— Да ладно, — сказал Лёшка. — Про шнурки у тебя здорово вообще-то вышло. Но ты просто не понимаешь. Я с зимы за ним наблюдаю — ну, за дядей Юрой. Помнишь, мы в подъезде у них столкнулись, там ещё лампочки на первом этаже не было? У него глаза красным — раз! И потухли. Ты не заметил, что ли? Об этом же нельзя вслух было говорить — вампир обязательно услышит, что его распознали, и тогда всё. Я думал, ты заметил.

— А теперь можно, что ли? Вслух?

— Теперь? — переспросил Лёшка и зажмурился. — Теперь можно… Он меня всё равно убьёт. Сегодня ночью. Он же не просто так её увёз… Луна, смотри, какая… — сказал он, не открывая глаз. — В свете безумной, безумной луны… Я сейчас пойду.

— Куда ты пойдёшь?

— К её дверям.

"По моему хотенью, по моему веленью", — вспомнил Андрей. Ну уж нет! "Я этого вампира сам укушу — пусть только попробует!.." Чушь, конечно. Конечно, чушь. Но рисковать не стоит.

— Так её там нет, — сказал он вслух. — Это же будет не то.

— Без разницы. Я тебя подставлять не собираюсь.

— Не надо тебе никуда ходить. Он с двоими не справится, — сказал Андрей, и это было правдой. — Ещё никто с нами не справился.

— Это правда, — сказал Лёшка. — Я не подумал… Только я что-то устал… Дрейчик, я усну сейчас…

— Ну и спи. Я разбужу, если что. Я весь день спал, так что не волнуйся.

— Я немножко. Ты услышишь — когда подлетит… Крылья слышно…

Не подлетел.

А жалко — о сне и не думалось. Хотелось читать, но Андрей не стал, боясь отвлечься и прослушать. Сидел тихо, шарил глазами по небу. В небе бежали тучки, то и дело открывая луну — действительно, совершенно безумную. Лёшка, свернувшись клубком, лежал рядом и вскидывал голову на каждый шорох. Долгая была ночь. Стоило позавидовать Светке, которая спала беспробудно — и сны обещанные видела, никаких сомнений. Была карточной дамой, ага. Только расклад с утра поменялся.

Утро Светке выпало поганое.

Выстраданная встреча состоялась около её подъезда. Лёшка встречал: сидел на лавочке вместе с Андреем, кивнул с холодком, не вставая. Светка, девчонка понятливая, гордо фыркнула в ответ, а дядя Юра, тащивший впереди какие-то авоськи, подмигнул, обернувшись, — почему-то Андрею.

— Не вампир, — констатировал Лёшка. — Был бы вампир — явился бы часа в четыре. Вот облом, да? — сказал он, вздыхая, и вздох тут же превратился в зевок. — Знал бы — спал спокойно…

— Светка тут точно не виновата, — сказал Андрей, несколько ошалевший от столь внезапных перемен.

— Понятно! Просто не повезло.

— Погоди… Ты её что теперь — бросишь? Бросил?

— Я же говорю: не повезло, — сказал Лёшка. — Дрейчик… Ну ты чего? Мне самому гнусно.

— Ты как Мышкин с Аглаей делаешь… Вот ты зря не читал. Понимаешь, ты…

— Да читал я, — сказал Лёшка. — Мне тоже твой Мышкин не нравится… Но тут совсем другое. Мне с ней скучно вообще-то… Мне, Дрейчик, только с тобой не скучно.

— А-а… — сказал Андрей. — Как заскучаешь — так и меня бросишь, да?

— Сравнил!.. — удивился Лёшка. — Тебя я никогда не брошу. Даже если заскучаю.

— Спасибо. А то я уж думал — может, шнурки жёлтые купить…

Лёшка сощурился, и Андрей сощурился тоже, и они опять разругались.

Недели на две, не дольше — а виделись каждый день.

Разлука была для них совершенно невыносима.

Скажи правду, благосклонный читатель: ты и впрямь считаешь, что крутые маги не нуждаются в отдыхе?! Да разверзнутся под нами болотные хляби, да обрушится на нас ливень из рыбьих костей, да унесёт нас бурный поток из четырёх гнилых колод, если ты не ошибся — ровно наполовину.

Хозяин пушистого предателя был маг очень крутой и по горло занятый. Он горел на основной службе — и на нескольких других он горел тоже. Хватало и дел частного характера (перечислять которые авторам не велит банальный инстинкт самосохранения). Света белого злодей наш не видел, чего там говорить. Так что воскресною ночью он положил себе выспаться и потому понятия не имел о вывернувшихся мороках и обманутом доверии. Всё проспал, но — хляби, кости и гнилая вода тому свидетель! — его вынужденной гостье не пришлось бороться со сном ни секунды.

Свернувшись клубочком около любимого мужчины, крутая и взрослая ведьма боролась с собой.

Любимый мужчина обидел её до самых глубин женской души. Паршивый волк, он напрочь изгадил её лучшие чувства. Он повёл себя как бездушный тюремщик. Он был и остался записным мерзавцем. Мало того! Ему хватило наглости каяться в упомянутых грехах, ни на грош не теряя при этом своего совершенно бессовестного обаяния! Словом, госпожа Элис ничуть не жалела о навязанных ей каникулах.

Волк, тюремщик и мерзавец заглаживал вину всю неделю — и заглаживал с умом и тщанием: обычная женщина обрела бы приятную уверенность, что она обожаема и единственна. Госпожа Элис ни в коем случае не была женщиной обычной и не имела привычки тешить себя иллюзиями — но и дурного осадка на душу не легло.

Никаких иллюзий… Но был кардамон в вине — большая жертва с его стороны, уж в этом она могла ручаться! И были ночи, прошедшие так, как хотелось ей, и были слова, которым она не слишком верила, но то, что волк соскучился, сомнению не подлежало. Соскучился по ней, о да! — в этом госпожа, знавшая волка и мерзавца не первый год, тоже могла ручаться.

Ей безумно хотелось позволить себе ещё одно утро. Проснуться в его постели, пить кофе из его чашки, видеть его сонным и собственным — ах, обычная или нет, женщина остаётся женщиной! Но замки были отперты, а ловушки сняты, но каникулы, не имеющие конца, грозят обернуться рутиной…

На грани рассвета взрослая ведьма покинула дом в Старых Соснах.

Она гордилась тем, что ушла незаметно (вот это было иллюзией: заметил, конечно, заметил, но не подал виду). Она бродила по своему салону, расставшись с сожалениями, но утопая в воспоминаниях. Она роняла на пол шляпы, и оглаживала перья железных сов, и в упор не видела беспорядка (оставленного ей исключительно из мелкой мести). Шляпы тихо взлетали на привычные места, совиные перья превращались под пальцами в канареечный пух, пустые бутылки на столике стыдливо жались друг к другу — а сон не шёл…