Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

После таких ночей князь просыпался с тяжелой головой; телесная легкость сменялась ломотой во всех суставах, но пуще всех этих недугов его тревожили воспоминания о странных ночных видениях: они как будто ничем не отличались от обычных сновидений, но если сны после пробуждения князя почти мгновенно улетучивались из его памяти, то вид неприступной скалы с сияющим на вершине кристаллом вспоминался ему вновь и вновь.

Странно было и то, что Лесь никогда не спрашивал у князя, помогло ли тому предложенное им средство, но смотрел на него так, словно ждал, когда Владигор сам заговорит о своих ночных видениях. Но князь вел себя сдержанно, понимая, конечно, что как раз эта сдержанность более всего и выдает его тайные терзания. При этом он порой очень явственно, почти физически, ощущал, что где-то внутри него проходит грань между Светом и Тьмой, что поединок между ними неизбежен, но возможен лишь тогда, когда сам Князь Тьмы примет плотский вид и явится перед Владигором во всей своей силе. Пока же из всякого рода обрывочных наблюдений и свидетельств Владигор понимал лишь то, что вокруг него стягивается кольцо не просто недругов, ищущих его смерти — кинжал, яд всегда найдут предназначенную им жертву, — но посвященных в тайный культ зловещего божества, стремящегося погубить все живое. Заморочный Лес, Мертвый Город представали перед глазами князя примерами холодной и жестокой деятельности этого божества.

Но где тогда обитал призрак его отца Светозора, уже дважды являвшийся князю во время его скитаний? Откуда взялся нищий калека, спасший Владигора от отравленного кинжала и освободивший из оков назначенного в жертву Лиходея? Какому божеству кадит масляные плошки старый маг Десняк, постигший многие тайны не только дневного, но и ночного, населенного невидимыми призраками мира? Видно ведь, что не впервой ему раскладывать на полу шкуру коркодела и бормотать заклинания, завернувшись в исчерканный человеческими фигурками плащ. И кого же он, интересно, вызывал в эту ночь, точнее, кого хотела видеть нынешняя владелица княжеского терема?

Владигор отвел взгляд своего третьего глаза от лица Десняка и присмотрелся к темному мохнатому комку в центре коркоделовой шкуры. Комок оказался волчьей шапкой, оставленной князем на том самом месте, откуда они с Силычем перенеслись на окраину городского Посада, по окна утопавшего в ростепельной грязи. То есть они не то чтобы вознеслись в воздух — тяжеловат оказался Силыч на такой подъем, — но чуть передвинулись во времени, так, что Десняк даже не сразу мог увидеть их следы на гладкой дорожной грязи. Если бы чернокнижник не спешил, а немного постоял на месте, внимательно приглядываясь к ровному слою грязи между налитыми мутной водой колеями, перед его глазами проступили бы когтистые отпечатки медвежьих лап и овалы сапожных подошв, но он схватил шапку и удрал, полагая, что шапка приманит к себе ее обладателя.

О способах вызывания духов Десняк знал больше по книгам и по рассказам полубезумных странствующих дервишей и древних горбоносых старух, которых порой заносило в Стольный Город с торговыми караванами. Один из бродяг даже вызвал перед ним дух покойной ключницы, разложив на полу шкуру коркодела и невнятно пошептав над свитком с изображением птицеголового человека и веером черных значков вокруг его крючконосой головы. Ключница явилась в виде сизого облачка, сгустилась в знакомую старушонку, потопталась вокруг Десняка, цыкая единственным желтым зубом, и исчезла, на прощание потыкав пальцем в косяк над дверью.

С первым криком петуха Десняк прогнал бродягу в людскую, а сам толкнул к двери табурет, встал на него и, чуть потянув на себя доску, едва не рухнул на пол от изумления: из щели с легким раскатистым звоном посыпались золотые монеты. Десняк, разумеется, сразу понял происхождение этого клада, понял и намек: крала, прятала, а там ничего этого не нужно, так что бери и пользуйся, пока жив.

Десняк собрал монеты, пересчитал, ссыпал в окованный железом сундучок под койкой, а бродягу сдал на руки Техе и Гохе, которые, слегка посучив его на дыбе, потом определили в один из каменных мешков. Десняк наказал им лишь слегка припугнуть беднягу, но ни в коем случае не лишать рассудка и памяти. Те сделали все как надо, получили три золотых на двоих, отдали Десняку ключи от камеры и отправились в кабак, а старый чернокнижник спустился к пленнику и до утра разбирал с ним значки на его свитке.

Покончив с этим, старик поднялся к себе на башню, весь день рылся в книгах и рукописях, а когда за окном стемнело, зажег огонь в плошке, разложил на полу шкуру, развернул свиток и стал бормотать заклинания, глядя в четко очерченные глаза птице-человека.

Десняк вызывал дух покойного Светозора, дабы, явить ему свое могущество, но на зов явился призрак запертого в подземелье бродяги. Он в упор уставился на опешившего Десняка, постучал по собственному лбу костяшками пальцев, а затем расхохотался ему в лицо и исчез, словно провалился сквозь расстеленную на полу шкуру. Тут же, как по заказу, хрипло заорал петух, но Десняк не услышал его крика, с грохотом сбегая по ступенькам витой лестницы. Ворвавшись в клеть, он растолкал спящего Ерыгу, прыгнул в бадью и, спустившись в подземелье, тут же бросился к зарешеченному оконцу одного из каменных мешков. Скверное предчувствие не обмануло старика: засов был на месте, но каморка опустела, и лишь слабо потрескивающий огонек лучинки говорил о том, что пленник совсем недавно покинул сей гостеприимный кров.

С тех пор Десняку ни разу не удавалось вызвать чей-либо дух до той ночи, когда в дымных потемках его каморки не соткался костлявый остов исчезнувшего невесть куда Ерыги. Обнаруженное в сундуке под лестницей мертвое тело со всей очевидностью подтверждало, что на сей раз дух действительно явился из иного, потустороннего мира, существование коего с равным успехом как доказывали, так и отвергали авторы книг, тесно составленных на полках Десняковой каморки.

Призрак исчез, затуманив таинственными намеками искушенный ум старого чернокнижника и напустив в его душу рой неразрешимых, мучительных вопросов, ответы на которые нельзя было найти ни в одной книге, какой бы древней она ни представлялась. Более того, после той ночи тяжелые кожаные переплеты и желтые листы, испещренные буквочками и значками, перестали вызывать в душе Десняка благоговейный трепет, заменившийся подозрительностью, а то и презрительной насмешкой, с какой он взирал на фокусы площадных скоморохов: извлечение орущих петухов из ушных раковин, пускание огненных струй из волосатых ноздрей.

При этом старик продолжал свои опыты с коркоделовой шкурой, подгадывая их сроки к появлению то одной, то другой звезды, меняя положение шкуры при смене лунных фаз, убирая и вновь выставляя волчью шапку или какой-либо иной предмет, принадлежавший знакомым покойникам.