Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

Давно, лет двадцать назад, идя по рысьему следу, Десняк на своей мохнатой охотничьей лошадке забрел в эти дикие места. След довел охотника до подножия корявой раскидистой сосны и вдруг пропал, — видно, зверь почуял преследователя и решил либо уйти от него верхами, либо затаиться в ветвях и внезапно обрушиться ему на плечи.

Десняк насторожился, выдернул из ножен кривой охотничий клинок, сбил на затылок пушистую лисью шапку и, поглядывая вверх, пустил лошадку свободным ходом. Но зверь исчез, темные переплетения ветвей при приближении охотника оставались недвижны, и лишь белка порой пробегала по раскидистому лапнику, осыпая коня и всадника колким сухим снежком.

Десняк собирался уже повернуть назад, как вдруг кобыла передними ногами провалилась в сугроб и тихо заржала в безуспешных поисках опоры под копытами. Всадник спрыгнул в снег и вдруг увидел перед самой лошадиной мордой норку с подтаявшими краями. Из норки струился слабый дымок, и Десняк с перепугу принял его за пар медвежьего дыхания и отшатнулся, выхватив из подседельной петли охотничью пику с длинным широким наконечником.

«Совсем старая Милка стала, — успел подумать он, — ни хрена не чует. Да и я тоже хорош, варежку раскрыл, а тут — на тебе!..»

Но все было тихо. Десняк потянул ноздрями воздух и вдруг почуял запах дыма. Сомнений не было: кобыла проломила ветхий накат отшельничьего скита и теперь болтала копытами над головой какого-нибудь согбенного одиночеством и годами молчальника. Десняк решил нарубить елового лапника, набросать его на снег вокруг заиндевелой кобыльей морды и, подставив плечо под ее тяжелую скулу, вытолкнуть животное из нечаянной западни. Но едва он сделал шаг назад, как Милка вновь заржала, по снегу серой молнией скользнула тень, и на голову Десняка обрушился страшный удар. Он упал лицом в снег, успев отбросить бесполезную пику и прикрыть ладонью горло. Ударив наугад ножом, он лишь слегка задел бок навалившегося зверя, не причинив ему особого вреда и лишь пуще распалив запахом собственной крови, — когти все глубже проникали в меховой тулупчик на плечах Десняка, а клыки уже рвали лисью шапку, обдавая его затылок душной парной вонью.

И вдруг все стихло, и тяжесть свалилась с десняковых плеч. Десняк поднял голову и увидел перед собой древнего седобородого старца, по пояс погруженного в пушистый сугроб. Одной рукой старец опирался на толстый лиственничный посох, а второй крестил воздух, слегка покачивая отвисшим рукавом грубой отшельничьей дерюги. При этом он что-то тихо бормотал, но слух Десняка не мог различить ни одного знакомого слова.

Покрестив воздух, старец приблизился к охотнику и коснулся его лба и плеч сухими легкими перстами. Боль мгновенно прошла; Десняк легко вскочил на ноги и, оглянувшись назад, увидел, что напавшая на него рысь с тихим поскуливанием пятится в заснеженные можжевеловые кусты.

— Йолла! Йолла! — повелительно повторил старец, глядя в раскосые глаза зверя, а потом указал охотнику на темный лаз рядом с дымящейся норкой.

— Переночуешь у меня, а наутро — домой, — вдруг сказал он по-синегорски. — За кобылу не бойся, я ее так заговорю, что никакой зверь к ней ближе чем на сотню шагов не подойдет.

Сказав это, старец трижды обошел вокруг Милки, приговаривая: «Спереди — огонь! Сзади — огонь!» — и чертя по снегу концом корявого посоха.

— Может, и сенца клок из тюфяка своего выдернешь? — недоверчиво буркнул Десняк. — А то как бы животина на таком холоде к утру дуба не дала с голодухи.

— Зачем сенца, да еще прелого, лежалого, — добродушно усмехнулся старец, — Милка твоя небось по травке свежей стосковалась, ну так пусть потешится…

Старец перевернул посох, ткнул в снег рогатым набалдашником, и тут же перед лошадиной мордой образовалась глубокая овальная проталина, из которой брызнули густые мощные побеги молодой травы. Кобыла благодарно заржала и, уткнувшись мордой в траву, сочно захрустела свежей зеленью.

— А ты заходи, заходи ко мне, человек прохожий! — продолжал бормотать старец. — Обогреешься, настоечки можжевеловой выпьешь, глядишь, тоска-то и отступится…

— Какая тоска? О чем ты, дед? — насторожился Десняк, останавливаясь перед слабо освещенным лазом, откуда пахнуло на него горьковато-медовым запахом полыни и ржаным духом свежеиспеченного хлеба.

— А как же без тоски-то? Нешто жисть твоя такая малина, что и печалиться не о чем?

Старик обошел охотника и, опустившись в лаз по грудь, протянул ему сухую твердую руку. Десняк оглянулся на Милку, обвел взглядом сливающиеся с вечерней темнотой деревья и, услышав невдалеке хриплый волчий вой, переступил порог и полез следом за старцем. Как только его нога ступила на твердый земляной пол, крышка над головой бесшумно опустилась, а стены тесной пещерки осветились огнем двух березовых полешек, крест-накрест сложенных на решетке небольшого очага, слепленного из синей глины и крупной речной гальки. Дым выходил через дыру в верхушке свода и, образовав сизое облачко под низким бревенчатым потолком, уносился в темную щель между бревнами. У стены напротив очага слегка возвышалось над полом узкое, покрытое лыковой дерюгой ложе, перед ним торчал из земли широкий, ровно спиленный пень, а в глубине пещерки темнела выдолбленная дубовая колода с тусклой лампадкой в изголовье.

— Ты здесь ляжешь, а я там, — сказал старик, указывая Десняку на ложе у стены и проходя в глубь пещерки. — Каким в колыбельку, таким и в могилку, так, что ли?

— Так-то так, да и могилка у тебя ничего, — кивнул Десняк, глядя, как старик достает из темной ниши в стене обвязанные тряпочками и заткнутые мхом глиняные горшочки, запотевшие кувшинчики и ковшики, вырезанные из плотных березовых капов.

— Готов, хоть сейчас готов! — оживился старик, расставляя свои посудинки по гладкой поверхности пня. — А на могилку мою не смотри, это так, норка звериная, где и спасаюсь от всеобщей погибели до скончания живота своего!

— Какая всеобщая погибель? — насторожился Десняк, на полпути остановив руку с наполненным ковшом.

— А до вас, что, не дошла еще? Младенцы в утробах материнских не чахнут?

Старец склонился над горшочком и выловил из него осклизлый грибок, наколов его на двузубец из рябиновой веточки.

— Нет, не чахнут, у меня полный двор бегает мал мала меньше, — неожиданно сболтнул про все свои грехи Десняк. — Девки ядреные: что ни год — то приплод!

— Погоди радоваться, и до вас дойдет! — вдруг тихо и зловеще прошептал старец, в упор взглянув на Десняка темными расширенными зрачками.

— Что… дойдет? — насторожился Десняк.

— Налетят смертоносцы, что пауки-сенокосцы! — пробормотал старик, склоняясь к очагу и перекладывая обугленный крест из березовых чурочек.