Роджер Желязны - Колесо Фортуны

Нет. Это был странный мир, самый странный из всех, с которыми он сталкивался, но не могло же зайти так далеко, чтобы здесь не было английского?

Сколько это будет продолжаться, сколько еще ему катиться по бесконечным вариантам существования? Сколько он еще протянет? Он не знал. Но это было единственное, что он мог делать, единственное, в чем он был неподражаем. Он был игрок, а игрок должен рисковать.

Сожаления. Всегда остаются сожаления. Возьмем, к примеру, Эрин. Несмотря ни на что, он по ней скучал. Ее двойникам не было числа, но она была особенная. Он страстно желал удержать возле себя хоть что-то неизменное. Он пытался и пытался, но в этой игре ему не было счастья. Миры исчезали, а вместе с ними то, что он в них любил. Это была десятина. У заведения все шансы. Победителей нет. Умные игроки проигрывают точно так же, как и болваны. Только умные игроки знают, как оттянуть неизбежное. В конце ты всегда проигрываешь. Ты «шаркаешь…», ты танцуешь, а потом расплачиваешься.

Это десятина. Всегда приходится ее платить.

Не приходилось ли вам задумываться над тем, что делает некоторых людей способными на такие действия, которые большинству показались бы невообразимо жуткими? Мне приходилось. Задолго до того, как я получил степень в области молекулярной биологии и провел свое первое исследование изменчивости человеческой ДНК, я уже знал о существовании Травмоиндуцированной Генетической Альтернативной Реакции (ТИГАР). Ибо только наличием этого феномена можно объяснить то, что случилось с лейтенантом Ксавьером Альтербеном. И со мной.

От Батаана апреля 1943 года у меня в памяти остался лишь выжженный, изрытый воронками адский ландшафт. Имея за плечами менее шести месяцев опыта в качестве армейского офицера, я оказался в составе 31-го пехотного полка на острове Лузон как раз в начале японского наступления. После долгих четырех месяцев, когда мы с боями отступали вдоль побережья, небольшая группировка измученных людей была оставлена удерживать Батаанские высоты. Обстрелы, бомбардировки и голод вымотали нас до предела. Я затрудняюсь подобрать слова для описания того ужаса и пробирающей до костей усталости, которые лежали в основе любых наших поступков. Страх крепко сидел в наших внутренностях, пока мы пользовались малейшим шансом уцелеть, прячась под остатками укрытий от залпов японской артиллерии и авиабомб, вычеркивавших из списков живых тех, кто сделал неудачный выбор. Вокруг умирали друзья, и все, что нам оставалось, это дивиться, почему нас не прикрывают с воздуха.

31-му пехотному было предписано удерживать сектор горы Самат. Больше месяца мы сидели на половинном пайке, и непрерывные сражения истощили нашу волю. Когда наших позиций достигла весть о сдаче генерала Кинга, мы даже радовались предстоящему японскому плену. Мы были дураками.

Меня обыскивали и били три раза. Они забрали мои часы, ту небольшую сумму денег, что у меня имелась, и все мало-мальски ценное, за исключением зубных коронок. Они оставили мне фляжку, шлем и некоторые личные вещи, в том числе маленький пузырек йода и пачку жвачки. Я видел, как японский солдат взял у рядового Делани фляжку, отпил из нее, а остатки вылил на землю и бросил фляжку в грязь. Когда Делани нагнулся, чтобы поднять ее, японец саданул его прикладом по голове. Сержант Зани рванулся было, чтобы помочь упавшему товарищу, и был застрелен.

После многомильного марш-броска до города Маривель нас держали на солнце около четырех часов, пока подтягивались остальные пленные. Затем из нас отобрали сотню и отправили в сопровождении четверых вооруженных охранников по изрытой дороге в Кабкабен.

Во время этого этапа я и заметил старшего лейтенанта Ксавьера Альтербена, человека, который научил меня, как получить величайший приз в величайшей игре из всех возможных. Вместе с рядовым Луисом Циллаком из 1-го Филиппинского корпуса они помогали идти раненому сержанту, поддерживая его с двух сторон. К концу дня японский солдат по имени Секине подошел к этой троице и заговорил по-английски:

— Отойдите от раненого сержанта. Дальше он не пойдет. — Плюгавый солдатик направил штык на измученного человека.

Лейтенант Ксавьер мягким движением оттеснил солдата и тихо сказал:

— Предлагаю поспорить.

Секине притормозил и опустил ружье.

— Тебе нечего поставить.

— Нечего, кроме пари, что сержант Бейн с нашей помощью дойдет на раненых ногах.

Секине холодно улыбнулся и отошел к трем остальным японским солдатам. Он возбужденно размахивал руками, показывая на сержанта Бейна, и вскоре ставки были сделаны. Судя по их беззаботному и веселому виду, эти четыре солдата постоянно держали пари друг с другом.

На следующий день движение по дороге было очень напряженным, и я видел несколько инцидентов, которые врезались мне в память на всю жизнь. Большинство из них были не связанные друг с другом акты насилия против случайных участников нашего марша. Солдаты, сидевшие у задних бортов мчавшихся мимо трофейных грузовиков, били пленных, до которых могли дотянуться, длинными деревянными палками или прикладами ружей. Иногда человека ловили веревочными петлями, свисавшими из кузовов. Так погиб в тот день капрал Мотстэнд — его волокли по земле за трофейным грузовиком, пока он не умер. Наши четыре японских охранника держали пари на то, когда его тело разорвет на части. Долговязый солдат по имени Сацука выиграл пари через восемь миль.

К исходу дня нас остановили возле одного из родников со свежайшей водой и до заката мучили зрелищем изливающейся влаги. Ни у одного из нас не осталось ни капли воды, но японцы не разрешали нам наполнить фляжки. Ночью трое солдат были застрелены, когда пытались попить из родника. Застрелены в спину толстым солдатом по имени Цузуки.

На следующий день к вечеру капитан Иззи Деркенен, самый старший офицер в нашей группе, тронулся от жары и изнурительного марш-броска. Он ни на кого не нападал и не пытался бежать, он просто остановился. Проходя мимо, я попытался заставить его двигаться, но взгляд его немигающих глаз ясно говорил о том, что мои усилия запоздали. Я сжал ткань его гимнастерки на плече и яростно потряс его. Он остался к этому безучастным, словно сухое горячее изваяние.

Удар прикладом в бок отшвырнул меня от зачарованного капитана. Я тяжело ударился о землю и смог подняться только при помощи товарищей. Мне повезло, что они действовали быстро, поскольку меня чуть не переехал японский заправщик. К несчастью, мое чудесное избавление подало Секине и Цузуки зловещую идею очередного пари.

Он швырнули безучастного капитана Деркенена на дорогу. Он не встал. Секине закричал, и вся группа остановилась. Нам оставалось только бессильно смотреть на дорогу, пока японцы поджидали приближающийся транспорт. Сацука поставил толстый свиток трофейных американских банкнот против Цузуки, а Секине поспорил с нашим четвертым провожатым, носившим имя Мацуката. Несколько наших солдат завопили Деркенену, чтобы он встал, но впавший в транс капитан только лежал на булыжной мостовой. Фисико и Эрнстман, двое рядовых из 803-го инженерного полка, рванулись было, чтобы спасти обреченного капитана от надвигавшейся колонны грузовиков и танков. Мацуката, прострелив Фисико голову, отшвырнул его в кусты. Эрнстман поспешно ретировался в колонну потрясенных людей, которые просто не могли пошевелиться все время, пока проходил моторизованный конвой.