Роджер Желязны - Колесо Фортуны

Секине что-то сказал товарищам, и ставки прекратились. Шестеро солдат навели на нас ружья, и Секине бросил штыки в середину ямы.

Во время их медленного падения мои глаза встретились со светящимися зрачками другого ТИГАРа, находившегося в яме. Ксавьер кивнул мне, и я увидел клыки, вырастающие из его вытянувшейся челюсти. Его пальцы превратились в изогнутые когти, и с боевым кличем, который мог бы составить славу ангелу или демону, он выпрыгнул из ямы прямо на ближайшую к нему кучку людей. Ныряя за падающими штыками, я ощутил волну паники, пробежавшую по изумленным солдатам.

Все мое тело заныло от притока энергии; я схватил длинные стальные лезвия, прежде чем они коснулись земли, и, используя инерцию, бросился к стене ямы. Я взлетел на нее под углом и обрушился на замедленно двигавшийся силуэт Секине.

Его голова со ртом, округлившимся для произнесения команды, упала на землю.

Цузуки не успел понять, что все ставки пошли насмарку, когда я выпустил ему кишки обоими штыками. Смех толстяка застрял в горле и превратился в предсмертный хрип. В этот момент я услышал выстрелы из нескольких ружей. Японские солдаты среагировали быстрее, чем я ожидал. Пули, быстро покрывавшие пространство между стволами и мишенью, то есть мной, чертили в воздухе раскаленные белые полосы. Я попытался отклониться от их траектории, но все же почувствовал два острых удара в бок и ногу, когда пули достигли цели. Мгновенно возникшие рубцы болели, как мышечные спазмы, но гораздо меньше, чем я ожидал. Я заблокировал мозг от боли и заполнил его одной мыслью: если мне суждено умереть этой ночью, то каждый япошка в радиусе пятнадцати миль умрет вместе со мной.

Я перекатился на ноги и взглянул на стрелявших. На них уже налетел ястребом преобразившийся темный силуэт Ксавьера, и зрелище последовавшей затем бойни превзошло мои самые кровожадные фантазии. Я затрудняюсь выразить словами, что его клыки сотворили с этими людьми. Могу только сказать, что потрясение от увиденного не лишило меня боевого запала.

Скорость окружающего мира вернулась к нормальной, я едва увернулся от смертельного удара шпагой. Мацуката был весь в крови от раны на правом плече. В глазах у него была смерть, и следующий выпад должен был прийтись мне в голову. Я скрестил два штыка и заблокировал удар в дюйме от своего черепа. Затем я выбросил руки влево и ударил японца правой ногой по почкам, когда он слегка повернулся, чтобы восстановить равновесие. Он упал на колени. Этому меня учили в армейском лагере. Я дернул штыки с глубокими зазубринами вниз и вырвал шпагу из ослабевших рук Мацукаты. Он только бросил на меня мгновенный взгляд перед тем, как опустить голову, обнажая шею.

Удар был точен, и я остался один.

Вокруг меня валялись изломанные и истерзанные тела дюжины людей. Ксавьер исчез. Я чувствовал безмерную усталость. Последнее звенящее ощущение в теле растворилось, пока я плелся обратно к ангару и перерубал цепь на двери шпагой Мацукаты. Люди в ангаре смотрели на меня, словно я был монстром, гораздо более ужасным, нежели те, кто пытал их последние недели. Они отпрянули назад во тьму и безопасность тюрьмы.

— Идите на юг, — сказал я. Это было все, что я мог придумать. Я надеялся, что в них осталось еще достаточно храбрости хотя бы для того, чтобы попробовать сбежать. — Держитесь подальше от дорог, и да благословит вас Господь.

Мне было настолько отвратительно их поведение, что я просто повернулся и пошел прочь. Проходя мимо ямы, я взял у мертвого японца то, что меня интересовало, доказав, что Сацука все же проиграл свою последнюю игру. После этого я направился через поле камоте к нагорью Лузона.

С тех пор прошло двенадцать лет. Президентом сейчас Кеннеди, и Батаан остался далеко позади. С тех пор я никогда не пользовался своим даром ТИГАРа и никогда о нем ни с кем не говорил. Но то, что я узнал о себе и человеческой природе в ту роковую ночь, определило сферу моей деятельности.

Больше всего меня тревожит не мысль о моей физической трансформации, которую я пережил. Меня продолжает пугать и обескураживать испытанное мной тогда ощущение отделенности от человечества. Отвращение, которое я почувствовал по отношению к моим товарищам по несчастью, когда они отпрянули от меня в душную тропическую ночь, продолжает преследовать меня во сне. В ту минуту я почувствовал прельстительный зов того, во что я мог превратиться. Мне показалось, что я совсем иное существо, а мои товарищи гораздо ниже меня.

Теперь я знаю: дар ТИГАРа заложен в непереводимых кодах кислот в наших организмах. Я знаю, что такое явление существует и что другие люди научились его использовать. Иной раз они это делают во благо человечества, иной раз во вред, так что это, похоже, зависит от случая и от индивидуальной реакции на обстоятельства. Мне пришлось это испытать. И я предпочел никогда не возвращаться к этому. Пусть другие превращают свою жизнь в легенду. Не хочу больше играть с моим даром, если это грозит отдалить меня от человечества. Лучше оставаться с людьми. Понять это и обрести покой — вот все, чего я хочу с той ночи, полной крови и замедленных движений, ради этого я и работаю. Словом, я полагаю, что ТИГАРы таковы, какими они себя делают. К черту легенды.

Ксавьер Альтербен часто приходит к нам в гости. Он стал высокопоставленным государственным чиновником, работает в Лэнгли, штат Вирджиния, но говорить о своей работе не любит. Когда он второй раз возник в моей жизни, то заставил меня испытать несколько неприятных минут, заговорив о проявлениях ТИГАР, которые он называет «орцих». Но с тех пор он никогда не заводит разговор о нашем даре, если я сам первый не касаюсь этой темы; кстати, благодаря ему я познакомился с его сестрой Жанетт. Когда мы впервые встретились глазами, между нами возникла сладчайшая химическая реакция. Мы женаты семь лет, у нас трое прелестных ребятишек.

Неделя беспрерывного пьянства и азартных игр переключила мою фантазию на мышей, вернее, на мышь. Это была Мышь, единственная в своем роде, непревзойденный гений, приносящая удачу Мышь из отеля «Грейт Нозерн».

Да, Мышь…

Она, а может быть, он, появилась однажды ночью, когда меня трясла белая горячка. Весь день я провел на побережье, на пирсе № 17, играя в кости с портовыми грузчиками, которые в обеденный перерыв собирались за пустыми карами или грудами хлама и проигрывали свое недельное жалованье. Солнца не было, но и ветер стих; я сильно замерз, так что пришлось купить бутылочку виски и разделить ее с ребятами. Ничто не согревает бесприютную душу лучше глотка перекисшего солода с кентуккских холмов.

У меня не шла пьеса, которая могла быть написана только на пари. Я поспорил сам с собой, что закончу все три акта меньше чем за две недели. Отсюда пьянство, игра, Мышь… но я забегаю вперед!