Роджер Желязны - Колесо Фортуны

— Это звучит как пропаганда расовой чистоты.

— Напротив. Это не имеет ничего общего с теми незначительными физическими или философскими различиями, которые мы используем для оправдания своей ненависти. Во мне смешалась американская, индейская и креольская кровь, но зубчики совпали, и ключ сработал.

Он взял меня за плечо и повернул к себе. Глядя на него в темноте, я мог различить еле заметные изменения, происшедшие с его лицом и кожей. Ничего значительного: ни клыков, ни чешуи, ни меха или антенн, но Ксавьер изменился. Его пальцы впились мне в руки словно стальные, а глаза светились тем светом, который я в состоянии определить лишь как таинственный.

— Не бойся. Я проявил сейчас лишь то, что ты способен осознать. Те ТИГАРы, которые знают, кто они такие и принимают все величие и потенциал этого состояния, полностью контролируют свой дар.

Я ожидал, что мой разум взбунтуется, воспротивится ужасу невообразимой ситуации, в которой я очутился. Но то, что любому вменяемому человеку показалось бы чудовищным проклятием, проникло в мой мозг как воплощение сокровенных желаний. В глубине души традиции цивилизованного мира говорили мне, что ксавьеровская теория ТИГАРов — дело греховное, но я не слушал. Я больше не нуждался в цивилизации для устойчивости.

— Зачем ты мне это говоришь?

— У тебя тот же дар. Теперь я могу тебе это сказать.

Мне захотелось проснуться, вернуться обратно на пыльную раскаленную дорогу, но я знал, что уже поздно. Я осознал глубинную тайну действительности, и она останется частью моего разума до конца дней.

— Что мне теперь делать?

— Ничего.

Его ответ потряс меня. Я ожидал чего-то особенного, некой секретной формулы, или молитвы, или заклинания, но Ксавьер просто провел меня к дверям ангара и сказал: «Теперь будем ждать».

Глубокой ночью мы сидели возле огромных металлических дверей, и Ксавьер рассказывал мне о ТИГАРах и их разнообразном влиянии на нашу историю и мифологию. Если верить его словам, ТИГАРы играли как отрицательные, так и положительные роли. Многие верили, что они находятся по ту сторону добра и зла. Подчас они представали свирепыми бойцами, а порой бывали способны на тончайшие манипуляции людьми. ТИГАРы воплощали собой все подсознательные унаследованные страхи человечества и его наиболее тайные, древние желания, воплощенные в чьем-то преображении. Ксавьер говорил о таких людях, как Джек Потрошитель и Самсон, Мерлин, Макиавелли, Нострадамус и Влад Дракула; он убеждал меня, что все они обладали врожденным даром ТИГАРов. Он объяснял, что многочисленные личностные варианты проявления ТИГАРства ответственны за появление веры в вампиров, ведьм, демонов мести, орков, гоблинов и другие распространенные легенды.

Было уже очень поздно, когда мы услышали, что японцы собираются перед ангаром.

Ксавьер посмотрел в щель между дверями.

— Они заставили нескольких филиппинцев рыть яму у дороги.

— Зачем?

Он немного послушал, затем лицо его растянулось в улыбке. Ледяной холод этой улыбки глубоко проник мне в душу, но вместо страха ответом ему была нарастающая сила, заставившая быстрее биться мое сердце.

— Пора?

— Уже скоро. Сейчас они делают свою последнюю ошибку. — Он вновь нагнулся к щели. — Они устали от своих пари и намерены как следует позабавиться, устроив бойню в яме. Они собираются заставить нас убивать друг друга ради собственного развлечения. Ни в ком из них самих не осталось ни капли боевого духа.

Он вновь посмотрел на меня, и я понял, что нам предстояло попасть в яму. Я разбудил нескольких солдат, и мы вместе расчистили пространство перед дверью. Я предупредил, чтобы они не вмешивались, если со мной и Ксавьером произойдет что-то странное. Затем я встал вместе с темноволосым офицером в нескольких дюймах от закрытой двери.

Когда дверь распахнулась, мы увидели Секине и восемь других солдат, стоявших в свете полной луны. Ксавьер что-то сказал им по-японски, и Секине улыбнулся идиотской улыбкой превосходства. Я рассмеялся, и японцы вывели нас из ангара.

— Не знал, что ты говоришь по-японски.

Он только улыбнулся в ответ.

Нас подвели к дороге, где филиппинцы вырыли грубую квадратную яму около шести футов глубиной и несколько ярдов шириной. Нам велели снять рубашки и столкнули в яму.

Дно ямы было мягким и неровным. Опершись рукой на небольшую насыпь, я обнаружил под ней лицо мертвого американца. Я чуть не потерял хладнокровие. Ненависть так душила меня, что я готов был заключить договор с самим Сатаной, если бы он дал мне сил для отмщения.

Ксавьер окликнул меня из другого угла ямы.

— Укроти свой гнев, не позволяй ему руководить собой или ты не сможешь контролировать то, что должно сейчас произойти.

Я закрыл глаза и попытался думать о счастливых днях. Мне вспомнилась юность, прошедшая в Эймсе на ферме родителей. Я скучал по той жизни. Обрывочные воспоминания об отце и матери замелькали перед моим мысленным взором. За несколько секунд я нащупал в памяти два ключевых момента. Во-первых, отца, который панически боялся разозлиться, а во-вторых, мать, которая все, бывало, молилась поздно ночью Богу, чтобы он избавил ее от провидческих снов. Моя семья очень точно подходила под ксавьеровское описание ТИГАРов, наделенных даром средней силы, но не знающих об этом. Я почувствовал, как разум освобождается от гнева, как я получаю дар и готов совершить то, чего хочет от меня Господь.

Мои пальцы слегка онемели от напряжения, а в голове зазвенело, как звенит одеревеневшая конечность, когда в нее хлынет кровь. Я открыл глаза. Каждое мельчайшее движение вокруг меня, казалось, длилось минуты, и я мог различать мельчайшие нюансы поведения, начиная с еле заметного тика, подергивавшего губу Цузуки, до нелепо задравшейся шпаги Мацукаты.

В таком измененном состоянии восприятия я увидел Секине с двумя японскими штыками в руках. Каждая черточка этого тщедушного человечка проявилась как под микроскопом, вплоть до запаха рисовых лепешек изо рта и щелкающего звука, который он издавал зубами, возбужденно сжимая челюсти.

Пребывая в таком временном искажении, я замечал и регистрировал про себя все действия других одиннадцати японских солдат. Их возбуждение было ощутимо, словно легкий ветерок. Их мельчайшие чувства страха и сомнения касались меня, как рассеянные в воздухе частички тумана. Их гомон на родном языке, когда они спорили, делали ставки и ссорились, был для меня темен, неясен и раздражал, но я тем не менее мог различать биение сердца каждого из них. Я замечал, куда переключается их внимание, и предвидел все возможные реакции.

Не помню уже, в какой момент я осознал, что мы с Ксавьером собираемся выступить против дюжины хорошо вооруженных вражеских солдат, но хорошо помню свое намерение убить их всех, если Ксавьер погибнет до того, как расправится со своими противниками.